Неточные совпадения
Заметьте, что я лично лишен был, сравнительно с товарищами, свободы знакомств и выходов из
дому до седьмого класса; но все-таки был «
в курсе» всего, чем тогда
жило общество.
Жили в Казани и шумно и привольно, но по части высшей „интеллигенции“ было скудно. Даже
в Нижнем нашлось несколько писателей за мои гимназические годы; а
в тогдашнем казанском обществе я не помню ни одного интересного мужчины с литературным именем или с репутацией особенного ума, начитанности. Профессора
в тамошнем свете появлялись очень редко, и едва ли не одного только И.К.Бабста встречал я
в светских
домах до перехода его
в Москву.
Но
в доме деда, где я
жил при матери, меня не воспитывали во враждебных к нему чувствах.
Мы, русские студенты, мало проникали
в домашнюю и светскую жизнь немцев разных слоев общества. Сословные деления были такие же, как и
в России, если еще не сильнее. Преобладал бюргерский класс немецкого и онемеченного происхождения.
Жили домами и немало каксов, то есть дворян-балтов. Они имели свое сословное собрание «Ressource», давали балы и вечеринки. Купечество собиралось
в своем «Casino»; а мастеровые и мелкие лавочники
в шустер-клубе — «Досуг горожанина».
Уваров продолжал
жить домом, и мы — русские студенты — сделались
в нем постоянными"филистерьянами", следуя жаргону буршей.
Мы
жили в тех архимосковских номерах челышевского
дома, которые прошли через столько"аватаров"(превратностей) и кончили
в виде миллионного"Метрополя"после грандиозного пожара.
Я явился к нему, предупрежденный, как сейчас сказал, о его желании иметь меня
в числе своих сотрудников.
Жил он и принимал как редактор
в одном из переулков Стремянной, чуть ли не
в том же
доме, где и Дружинин, к которому я являлся еще студентом. Помню, что квартира П. И. была
в верхнем этаже.
Они висели у него и
в Москве, когда он
жил в одном из своих
домов, где я у него бывал.
Для меня как начинающего писателя, который должен был совершенно заново знакомиться с литературной сферой,
дом Писемских оказался немалым ресурсом. Они
жили не открыто, но довольно гостеприимно. С А.Ф. у меня установились очень скоро простые хорошие отношения и как с редактором. Я бывал у него и не
в редакционные дни и часы, а когда мне понадобится.
В его
доме долго
жило семейства князя
В.Трубецкого, куда"Николаша"Добролюбов ходил еще семинаристом, а позднее студентом Педагогического института, переписывался с свояченицей князя, очень образованной дамой (моей знакомой) Пальчиковой, урожденной Пещуровой.
Она
жила с своей старшей сестрой, танцовщицей Марьей Александровной, у Владимирской церкви,
в доме барона Фредерикса. Я нашел ее такой обаятельной, как и на сцене, и мое авторское чувство не мог не ласкать тот искренний интерес, с каким она отнеслась к моей пьесе. Ей сильно хотелось сыграть роль Верочки еще
в тот же сезон, но с цензурой разговоры были долгие.
Отправляюсь
в дом Армянской церкви, где
жил Делянов, и меня сейчас же принимают.
Вольнослушатель Неофит Калинин, с которым меня познакомил Николай Неклюдов, приготовил мне квартирку у какой-то немки
в нескольких шагах от того
дома, где он
жил, — кажется,
в 10-й линии.
Попечитель
жил в одном из небольших
домов, видных от решетки церкви. Тут я остановился, и все, что потом происходило у
дома и по всей улице, с Владимирской было мне хорошо видно.
Стрелки выстроились. На балконе того
дома, где
жил попечитель, показалась рослая и плотная фигура генерала. Начались переговоры. Толпа все прибывала, но полиция еще бездействовала и солдаты стояли все
в той же позиции. Вожаки студентов волновались, что-то кричали толпе товарищей, перебегали с места на место. Они добились того, что генерал Филипсон согласился отправиться
в университет, и процессия двинулась опять тем же путем по Владимирской и Невскому.
Катков и Леонтьев
жили тогда еще не
в доме университетской типографии, а на частной квартире
в Армянском переулке. Меня пригласили запросто отобедать, и за столом я мог на свободе рассматривать этих"сиамских близнецов русского журнализма".
Наше свидание с ним произошло
в 1867 году
в Лондоне. Я списался с ним из Парижа. Он мне приготовил квартирку
в том же
доме, где и сам
жил. Тогда он много писал
в английских либеральных органах. И
в Лондоне он был все такой же, и так же сдержанно касался своей более интимной жизни. Но и там его поведение всего дальше стояло от какого-либо провокаторства. А со мной он вел только такие разговоры, которые были мне и приятны и полезны как туристу, впервые жившему
в Лондоне.
Тогда, то есть
в первую половину 60-х годов, он представлял из себя молодого барича благообразной наружности и внешнего изящества, с манерами и тоном благовоспитанного рантье. Он и был им,
жил при матери
в собственном
доме (
в Почтамтской), где я у него и бывал и где впервые нашел у него молодого морского мичмана, его родственника (это был Станюкович), вряд ли даже где числился на службе, усердно посещал театры и переделывал французские пьесы.
В 1900 году во время последней Парижской выставки я захотел произвести анкету насчет всех тех
домов, где я
жил в Латинском квартале
в зиму 1865–1866 года, и нашел целыми и невредимыми все, за исключением того, где мы поселились на всю зиму с конца 1865 года. Он был тогда заново возведен и помещался
в улице, которая теперь по-другому и называется. Это тотчас за музеем «Cluny». Отель называется «Lincoln», а улица — Des Matturiens St.Jacques.
Русских тогда
в Латинском квартале было еще очень мало, больше все медики и специалисты — магистранты. О настоящих политических"изгнанниках"что-то не было и слышно. Крупных имен — ни одного. Да и
в легальных сферах из писателей никто тогда не
жил в Париже. Тургенев, может быть, наезжал; но это была полоса его баденской жизни.
Домом жил только Н.И.Тургенев — экс-декабрист; но ни у меня, ни у моих сожителей не было случая с ним видеться.
Русская интеллигенция не имела никакого другого пункта сбора. Тогда
в Париже русские
жили вразброд, эмигрантов еще почти что не водилось, молодые люди из Латинского квартала не знакомились с семейными
домами на правом берегу Сены.
Его я встречал и впоследствии,
в Петербурге, где он долго
жил домашним наставником
в одном богатом
доме до окончательного переселения
в Париж.
Выставочная служба вызвала во мне желание отдыха. Мне захотелось, к августу, проехаться. И я прежде всего подумал о Лондоне. Там уже
жил изгнанником из России мой бывший сотрудник, А.И.Бенни, о котором я говорил
в предыдущей главе. Он меня звал и обещал устроить
в одном
доме с собою.
Жил он
в двух комнатках: уютно, с большой чистотой, экономно, завтракал и пил вечерний чай по-английски, с едой, всегда
дома, часто и меня приглашал на эти скромные трапезы.
Его не было
дома, когда я поднялся к нему на его вышку. Меня приняла старушка, которую я сначала принял за прислугу. Сколько помню, это была его тетка. Не знаю, жива ли была
в то время его мать. Отец
жил в Ницце, где занимался торговлей вином и оливковым маслом, и пережил сына. Он был
жив еще к тем годам, когда я стал проводить зимы на Французской Ривьере.
"Работоспособностью"он обладал изумительной, начинал работать с шести часов утра, своими сотрудниками помыкал, как приказчиками, беспрестанно меняя их, участвовал, кроме того,
в разных акционерных предприятиях, играл на бирже, имел
в Париже несколько доходных
домов,
в том числе и тот, где я с 1868 года стал
жить,
в rue Lepelletier около Старой Оперы. И от хозяйки моего отельчика я слыхал не раз, что"Ie grand Emile" — большой кулак
в денежных расчетах.
К Дж. — Ст. Миллю дал мне письмо Литтре. Так же как и Льюис, Миллв
жил в окрестностях (или очень отдаленной местности) Лондона. К нему на
дом я не попадал, хотя все время с промежутками видался с ним, но только
в городе или, точнее говоря,
в парламенте.
Они вместе покучивали, и когда я, зайдя раз
в коттедж, где
жил Фехтер, не застал его
дома, то его кухарка-француженка, обрадовавшись тому, что я из Парижа и ей есть с кем отвести душу, по-французски стала мне с сокрушением рассказывать, что"Monsieur"совсем бросил"Madame"и"Madame"с дочерью (уже взрослой девицей) уехали во Францию, a"Monsieur"связался с актрисой,"толстой, рыжей англичанкой", с которой он играл
в пьесе"de се Dikkenc", как она произносила имя Диккенса, и что от этого"Dikkenc"пошло все зло, что он совратил"Monsieur", а сам он кутила и даже пьяница, как она бесцеремонно честила его.
Фехтер, хоть и просто гастролер, а не директор театра, продолжал
жить барином,
в хорошо обставленном коттедже, и ездил
в собственной карете. Но
дома у него было все точно"начеку", чувствовалось, что семейная его жизнь кончена и он скоро должен будет изменить весь свой быт.
Уже по дороге с вокзала до
дома, где
жила синьора Ортис, я сразу увидал, что Мадрид — совсем не типичный испанский город, хотя и достаточно старый. Вероятно, он теперь получил еще более"общеевропейскую"физиономию — нечто вроде большого французского города, без той печати, какая лежит на таких городах, как Венеция, Флоренция, Рим, а
в Испании — андалузские города. И это впечатление так и осталось за все время нашего житья.
К числу ближайших моих собратов и коллег принадлежал и покойный
В.Д.Спасович, чрез которого я знакомился со многими постоянными жителями Петербурга из его единоплеменников. Две-три зимы я много бывал
в польских
домах, на обедах и вечерах, и находил всегда, что поляки и у нас, то есть среди своих"завоевателей"и притеснителей, умеют
жить бойко, весело, гостеприимно — для тех русских, кто с ними охотно сходится.
Николай Курочкин, как я уже говорил выше, дал мысль Некрасову обратиться ко мне с предложением написать роман для"Отечественных записок". Ко мне он относился очень сочувственно, много мне рассказывал про свои похождения, про то время, когда он
жил в Швейцарии и был вхож
в дом А.И.Герцена.
У Паска бывали журфиксы по пятницам. Она приглашала к себе и запросто пообедать вместе с ее товарищами по сцене.
Жила она
в доме на Михайловской площади, против сквера, на углу Итальянской, со стороны Екатерининского канала. И Дюпюи приглашал к себе пообедать
в меблированные комнаты на Невском, против Гостиного, кажется и теперь существующие.
Я
жил тогда
в garni
дома, сделавшегося историческим, на углу Невского и одной из Садовых.
В нем позднее произошел взрыв, направленный из молочно-сырной лавки, где Желябов с товарищами готовил свою адскую машину.
Огарева видел я всего раз
в жизни, и не
в Лондоне или
в Париже, а
в Женеве, несколько месяцев после смерти Герцена, во время Франко-прусской войны. Он не приезжал
в Париж
в те месяцы, когда там
жил Герцен с семьей, а оставался все время
в Женеве, где и А. И.
жил прежде
домом по переезде своем из Англии.
Я учился
в тамошней гимназии до 1853 года,
жил и воспитывался
в доме моего деда.
И тогда уже я знал, что
в нашем городе
проживает некто Михайлов, племянник советника соляного правления, который ездил с визитами к моему деду; но этот племянник
в наш
дом вхож не был.
Полонский
жил тогда со своей молоденькой первой женой (русской парижанкой, дочерью псаломщика Устюшкова)
в доме известного архитектора Штакеншнейдера и привел меня из своей квартиры
в хозяйский обширный апартамент, где по воскресеньям давали вечера литературно-танцевальные.