Неточные совпадения
Здесь в каких-нибудь два полугодия они сильно отшлифовались, носили франтоватые мундиры и треуголки, сделались меломанами и даже любителями балета."Казэнными", с особым произношением этого слова, их уже нельзя
было называть, так как в Петербурге они жили не в казенном здании, а на
квартирах и пользовались только стипендиями.
И тогда в Дерпте можно
было и людям, привыкшим к комфорту более, чем студенческая братия, устроиться лучше, чем в любом великорусском городке.
Были недурные гостиницы, немало сносных и недорогих
квартир, даже и с мебелью, очень дешевые парные извозчики, магазины и лавки всякого рода (в том числе прекрасные книжные магазины), кондитерские, клубы, разные ферейны, целый ассортимент студенческих ресторанов и кнейп.
При всей"буршикозности"корпоративного быта уличных оказательств молодечества почти что не водилось: шумной, бешеной езды, задиранья женщин, ночных скандалов. В одиннадцать часов педеля производили ночной обход всех ресторанов и пивных, заходили во все
квартиры, где"анмельдованы"
были попойки, и просили студентов разойтись.
Обыкновенно полугодовую
квартиру, одну комнату с передней или без нее, нанимали с отоплением и мебелью за двадцать-тридцать рублей. Обед на двоих стоил тогда от четырех до шести рублей в месяц. Какой это
был обед — не спрашивайте! Но такой едой довольствовались две трети студенчества, остальная треть
ела в кнейпах и в «ресторациях» (Restauration) с ценами порций от пятнадцати до тридцати копеек.
Ведь и в наше время везде
было немало бедняков среди своекоштных студентов. Согласитесь, если вы кормитесь месяцами на два рубля, питаетесь неделями черными сухарями с скверным сыром и платите за
квартиру четыре-шесть рублей в месяц, вы — настоящий бедняк.
Правда, при мне состоял крепостной служитель. Но это
была для меня только лишняя обуза! Приходилось брать
квартиру побольше, а кормился наш Михаил Мемнонов у портного Петуха гораздо лучше нас — его господ!
В Дерпте не
было и тогда курсовых экзаменов ни на одном факультете. Главные предметы сдавали в два срока: первая половина у медиков"philosophicum"; а у остальных"rigorosum". Побочные предметы дозволялось сдавать когда угодно. Вы приходили к профессору, и у него на
квартире или в кабинете, в лаборатории — садились перед ним и давали ему вашу матрикульную книжечку, где он и производил отметки.
Квартира при пробирной палате
была обширная, с просторной залой, и в ней я впервые участвовал в спектаклях, которые устраивались учениками школы топографов, помещавшейся в том же казенном доме. Как во времена Шекспира, и женские роли у нас исполняли подростки-ученики. Мы сладили"Женитьбу"и даже второй акт из"Свадьбы Кречинского", причем я играл в гоголевской комедии Кочкарева, а тут — Расплюева. Пьеса Сухово-Кобылина
была еще внове, и я успел видеть ее в Москве в одну из вакационных поездок домой.
Когда я стал бывать у него и
был приглашаем на обеды и вечера"генеральши", я нашел в их
квартире обстановку чисто тамбовскую (их деревня и
была в той губернии) с своей крепостной прислугой, ключницей, поваром, горничными.
Словом, я сжег свои корабли"бывшего"химика и студента медицины, не чувствуя призвания
быть практическим врачом или готовиться к научной медицинской карьере. И перед самым новым 1861 годом я переехал в Петербург, изготовив себе в Дерпте и гардероб"штатского"молодого человека. На все это у меня хватило средств. Жить я уже сладился с одним приятелем и выехал к нему на
квартиру, где мы и прожили весь зимний сезон.
Я явился к нему, предупрежденный, как сейчас сказал, о его желании иметь меня в числе своих сотрудников. Жил он и принимал как редактор в одном из переулков Стремянной, чуть ли не в том же доме, где и Дружинин, к которому я являлся еще студентом. Помню, что
квартира П. И.
была в верхнем этаже.
Я попал как раз в тот момент, когда с высоты этой импровизированной трибуны
был поставлен на referendumвопрос: идти ли всем скопом к попечителю и привести или привезти его из
квартиры его (на Колокольной) в университет, чтобы добиться от него категорических ответов на требования студентов.
Но прежде всего надо
было бы еще раз повернее узнать: получим ли мы с моим Неофитом Калининым кандидатские баллы. Разброд в университете
был полнейший. Фактически он не существовал. Отметки
были у нас, несомненно, кандидатские. Диссертацию я быстро изготовил, уже переселившись с Васильевского острова в
квартиру, где опять поместился с моими прошлогодними сожителями, в том самом квартале, где произошла студенческая манифестация, на Колокольной, также близ Владимирской церкви, в одном из переулков Стремянной.
Помнится мне мое посещение его
квартиры. Это
было вечером. Я нашел его в самом пекле его"административных"хлопот… Что-то вроде справочной конторы, с постоянным приходом и уходом студенческой братии. И маленькая юркая фигурка Андреевского, в беспрестанном движении, справках, ответах, распоряжениях, выслушивании всевозможных жалоб, требований, просьб.
И он
был типичный москвич, но из другого мира — барски-интеллигентного, одевался франтовато, жил холостяком в
квартире с изящной обстановкой, любил поговорить о литературе (и сам к этому времени стал пробовать себя как сценический автор), покучивал, но не так, как бытовики, имел когда-то большой успех у женщин.
Он служил тогда председателем Коммерческого совета в Москве и попал как раз на тот вечер у г-жи Нарышкиной, когда в
квартире Сухово-Кобылина
была убита француженка, его любовница.
С ним — как я уже рассказывал раньше — Балакирев познакомил меня еще в конце 50-х годов, когда я, студентом, привез в Петербург свою первую комедию"Фразеры". На
квартире Стасова я ее и читал. Там же, помню,
были и какие-то художники.
Когда я увидал, что одному цензору не справиться с этим заподозренным — пока еще не радикальной публикой, а цензурным ведомством — романом, я попросил, чтобы ко мне на редакционную
квартиру, кроме де Роберти,
был отряжен еще какой-нибудь заслуженный цензор и чтобы чтение произошло совместно, в присутствии автора.
Он в это время устроился более на семейную ногу; дети его подросли. Не помню, жива ли
была его жена; но он жил в одной
квартире с какой-то барыней, из помещиц.
Тогда-то он и
был вынужден поступить на службу столоначальником в военное министерство и бился до назначения его в Варшаву профессором в главную школу, потом в университет, и получения места редактора"Варшавского дневника"с хорошим окладом и огромной казенной
квартирой. Но это случилось уже к 70-му году.
Тогда я его и видел поближе и помню отчетливо его
квартиру и тесноватый кабинетик, куда надо
было (как это бывает в московских домах) спускаться вниз одну ступеньку.
Изумительна
была только его живучесть. Да и вся обстановка его обширной, скучноватой и холодноватой
квартиры с старинным роялем, и его халатик, и его тон, и старомодная вежливость — все это
было в высокой степени типичным для человека его эпохи.
Помню, я его навестил. Жил он очень высоко, в Латинском же квартале, недалеко от Palais de justice, в крошечной квартирке. Но это
была"
квартира", а не меблировка. По правилам французской адвокатуры, каждый"stagiaire"(то
есть по-нашему помощник) должен жить со своей мебелью, а не в отеле или меблированных комнатах.
В тот мой приезд я
был и у него в
квартире, помещавшейся в здании самого College de France. Он уже состоял его администратором — место, которое он сохранил, кажется, до самой смерти.
Тогда можно
было в Вене иметь
квартиру в две комнаты в центре города за какие-нибудь двадцать гульденов, что на русские деньги не составляло и полных пятнадцати рублей. И вся программа венской жизни приезжего писателя, желающего изучать город и для себя самого, и как газетный корреспондент, складывалась легко, удобно, не требуя никаких особенных усилий, хлопот, рекомендаций.
Тогда, сорок лет назад, даже в развале фашинга если вы положили себе с утра бумажку в десять гульденов (то
есть нынешние двадцать крон), то вы могли провести целый день, до поздних часов ночи, проделав весь цикл венских удовольствий, с обедом, ужином, кофе и разными напитками и прохладительными. Очень сносный обед стоил тогда всего один гульден, а кресло в Бург-театре — два и maximum три гульдена. И на русские деньги ваш день (вместе с
квартирой) обходился, значит, каких-нибудь 6–7 рублей.
Я уже знал это, госпожа Дюма
была не кто иная, как бывшая г-жа Нарышкина, та самая, у которой на вечере, в Москве,
был Сухово-Кобылин в ночь убийства француженки на его
квартире. После этой истории она уехала за границу, сошлась с Дюма, от которого имела дочь еще до брака, а потом вышла за него замуж.
Дюма жил в Елисейских полях (кажется, в Avenue Friedland) в барской
квартире, полной художественных вещей. Он
был знаток живописи, друг тогдашних даровитейших художников, умел дешево покупать их полотна начерно и с выгодою продавал их. Тогда весь Париж знал и его очень удачный портрет работы Дюбёфа.
Наке привез меня в
квартиру, где поместился тотчас по приезде, то, что у нас называется"у жильцов". Это
было семейство Ортис, жены секретаря Марфорио, фаворита Изабеллы, бежавшего с ней в Париж.
От Вырубова же я узнал, что А.И.Герцен приезжает из Швейцарии в Париж на весь сезон и
будет до приискания постоянной
квартиры жить в Hotel du Louvre. Вскоре потом он же говорит мне...
Вскоре после того мы с Вырубовым посетили А.И. При нем тогда
была только Н.А.Огарева и их дочь Лиза, официально значившаяся также как девица Огарева. Он просил меня навещать его и собирался взять на зиму меблированную
квартиру. Но это ему не удалось тогда сделать. Он получил депешу, что его старшая дочь Н.А. серьезно заболела какой-то нервной болезнью, и он тотчас же решил ехать во Флоренцию, где она гостила тогда у брата своего Александра, профессора в тамошнем Институте высших наук.
Он куда-то уехал защищать и
был уже в это время"знаменитость"с обширной практикой, занимал большую
квартиру, держал лошадей и имел секретаря из студентов его времени, беседа с которым и показала мне, что я уже не найду в Урусове того сотрудника"Библиотеки для чтения", который ночевал у меня на диване в редакции и с которым мы в Сокольниках летом 1866 года ходили в лес"любить природу"и читать вслух"Систему позитивной философии"Огюста Конта.
Берг
был еще тогда холостой и жил неизменно в Европейской гостинице. Вейнберг жил также временным холостяком в отеле"Маренж"в ожидании переезда на прекрасную
квартиру как редактор"Варшавского дневника", что случилось уже позднее. Он
был еще пока профессором русской литературы, а Берг читал русский язык и
был очень любим своими слушателями, даже и поляками, за свое знание польского языка и как талантливый переводчик Мицкевича.
Ко мне и впоследствии он относился формально, и в деловых переговорах, и на письмах, вежливо, не ворчливо, отделываясь короткими казенными фразами. Столкновений у меня с ним по журналу не
было никаких. И только раз он, уже по смерти Некрасова, отказался принять у меня большой роман. Это
был"Китай-город", попавший к Стасюлевичу. Я бывал на протяжении нескольких лет раза два-три и у него на
квартире, но уже гораздо позднее, когда он уже начинал хронически хворать.
Прежние мои родственные и дружеские связи свелись к моим давнишним отношениям к семейству Дондуковых. Та девушка, которую я готовил себе в невесты, давно уже
была замужем за графом Гейденом, с которым я прожил две зимы в одной
квартире, в 1861–1862 и 1862–1863 годах. Ее брат тоже
был уже отец семейства. Их мать, полюбившая меня, как сына, жила в доме дочери, и эти два дома
были единственными, где я бывал запросто. Кузина моя Сонечка Баратынская уже лежала на одном из петербургских кладбищ.
То, в каком я нашел его настроении, в той же
квартире, одного, за завтраком, у стола, который
был покрыт даже не скатертью, а клеенкой,
было чрезвычайно характерно для определения упадка духа тогдашних парижан, да и вообще массы французов. Я не ожидал такой прострации, такого падения всякой национальной бодрости. И в ком же? В таком жизнерадостном толстяке, как «дяденька», как его позднее стали звать в прессе, с его оптимизмом и галльским юмором.
Когда я сходился с Герценом осенью 1869 года, он по внешности
был почти таким, каким является на портрете работы художника Ге, экземпляр которого принадлежал когда-то Евгению Утину и висел у него на
квартире еще до его женитьбы.
Точно какая фея послала мне Лизу, когда я, приехав в Женеву, отыскивал их
квартиру. Она возвращалась из школы с ученической сумкой за плечами и привела меня к своей матери, где я и отобедал. С ее матерью у меня в Париже сложились весьма ровные, но суховатые отношения. Я здесь не стану вдаваться в разбор ее личности; но она всегда при жизни Герцена держала себя с тактом в семье, где
были его взрослые дочери, и женой она себя не выставляла.