Неточные совпадения
В маленьком кабинете графини (в Карлове) я читал ей в последнюю
мою зиму и статьи, и беллетристику, в том числе и свои
вещи. Тогда же я посвятил ей пьесу"Мать", которая явилась в печати под псевдонимом.
Писательское настроение возобладало во мне окончательно в последние месяцы житья в Дерпте, особенно после появления в печати «Однодворца», и
мой план с осени I860 года был быстро составлен: на лекаря или прямо на доктора не держать, дожить до конца 1860 года в Дерпте и написать несколько беллетристических
вещей.
И когда я сидел у Плетнева в его кабинете — она вошла туда и, узнав, кто я, стала вспоминать о нашей общей родственнице и потом сейчас же начала говорить мне очень любезные
вещи по поводу
моей драмы"Ребенок", только что напечатанной в январской книжке"Библиотеки для чтения"за 1861 год.
О М.Л.Михайлове я должен забежать вперед, еще к годам
моего отрочества в Нижнем. Он жил там одно время у своего дяди, начальника соляного правления, и уже печатался; но я, гимназистом, видел его только издали, привлеченный его необычайно некрасивой наружностью. Кажется, я еще и не смотрел на него тогда как на настоящего писателя, и его беллетристические
вещи (начиная с рассказа"Кружевница"и продолжая романом"Перелетные птицы") читал уже в студенческие годы.
— Сейчас засылал ко мне Некрасов Салтыкова приторговать
мою новую
вещь. Я ему и говорю:"С кого и взять, как не с вас? К вам деньжища валят".
В эволюции
моего писательства, я думаю, что драма эта была единственной
вещью с налетом идеалистического лиризма. Но я не с нее начал, а, напротив, с реального изображения жизни — в более сатирическом тоне — в первой
моей комедии"Фразеры"и с большей бытовой объективностью — в"Однодворце".
В рассказчики я попал уже гораздо позднее (первые
мои рассказы были"Фараончики"и"Посестрие" — 1866 и 1871 годы) и написал за тридцать лет до ста и более рассказов. Но это уже было после продолжительных работ, после больших и даже очень больших
вещей.
Я не принадлежал тогда к какому-нибудь большому кружку, и мне нелегко было бы видеть, как молодежь принимает
мой роман. Только впоследствии, на протяжении всей
моей писательской дороги вплоть до вчерашнего дня, я много раз убеждался в том, что"В путь-дорогу"делалась любимой книгой учащейся молодежи. Знакомясь с кем-нибудь из интеллигенции лет пятнадцать — двадцать назад, я знал вперед, что они прошли через"В путь-дорогу", и, кажется, до сих пор есть читатели, считающие даже этот роман
моей лучшей
вещью.
В Москву я попадал часто, но всякий раз ненадолго. По своему личному писательскому делу (не редакторскому) я прожил в ней с неделю для постановки
моей пьесы «Большие хоромы», переделанной мной из драмы «Старое зло» — одной из тех четырех
вещей, какие я так стремительно написал в Дерпте, когда окончательно задумал сделаться профессиональным писателем.
Но как драматург (то есть по
моей первой, по дебютам, специальности) я написал всего одну
вещь из бытовой деревенской жизни:"В мире жить — мирское творить". Я ее напечатал у себя в журнале. Комитет не пропустил ее на императорские сцены, и она шла только в провинции, но я ее никогда сам на сцене не видал.
Рукопись этой
вещи у меня зачитал один бывший московский студент, и я не знаю, сохранилась ли черновая в
моих бумагах, хранящихся в складе в Петербурге.
Истинное наслаждение испытывал я и тогда, когда, бывало, у него на дому в конце
моего урока я просил его продекламировать какую-нибудь
вещь В.Гюго, или Ламартина, или тогда мне малоизвестного поэта Эжезиппа Моро.
Про меня рано сложилась легенда, что я все
мои романы не написал, а продиктовал. Я уже имел повод оговариваться и поправлять это — в общем неверное — сведение. До 1873 года я многое из беллетристики диктовал, но с того года до настоящей минуты ни одна
моя, ни крупная, ни мелкая
вещь, не продиктована, кроме статей. «Жертва вечерняя» вся целиком была продиктована, и в очень скорый срок — в шесть недель, причем я работал только с 9 до 12 часов утра. А в романе до двадцати печатных листов.
Да и весь фон этой
вещи — светский и интеллигентный Петербург — был еще так свеж в
моей памяти. Нетрудно было и составить план, и найти подробности, лица, настроение, колорит и тон. Форма интимных"записей"удачно подходила к такому именно роману. И раз вы овладели тоном вашей героини — процесс диктовки вслух не только не затруднял вас, но, напротив, помогал легкости и естественности формы, всем разговорам и интимным мыслям и чувствам героини.
Как я уже отчасти заметил выше — давно в журнализме и газетной прессе сочинили, как сейчас сказал, преувеличенную легенду о том, что я всю свою жизнь диктовал
мои беллетристические
вещи.
Пикантно и то, что"Жертва вечерняя"был одним из первых
моих романов переведен немцами, под заглавием"Abendliches Opfer", и в тамошней критике к нему отнеслись вовсе не как к порнографической
вещи.
К 1870 году я начал чувствовать потребность отдаться какому-нибудь новому произведению, где бы отразились все
мои пережитки за последние три-четыре года. Но странно! Казалось бы,
моя любовь к театру, специальное изучение его и в Париже и в Вене должны были бы поддержать во мне охоту к писанию драматических
вещей. Но так не выходило, вероятнее всего потому, что кругом шла чужая жизнь, а разнообразие умственных и художественных впечатлений мешало сосредоточиться на сильном замысле в драме или в комедии.
А
мои итоги как романиста состояли тогда из четырех повествовательных
вещей:"В путь-дорогу", куда вошла вся жизнь юноши и молодого человека с 1853 по 1860 год, затем оставшихся недоконченными"Земских сил", где матерьялом служила тогдашняя обновляющаяся русская жизнь в провинции, в первые 60-е годы;"Жертва вечерняя" — вся дана петербургским нравам той же эпохи и повесть"По-американски", где фоном служила Москва средины 60-х годов.
Роман"На суд"стоит совсем особо, и я им сам не был доволен, писал его урывками, и
моя испанская кампания была главная виновница в том, что эта
вещь не получила должной цельности.
Стракош сделал себе имя как публичный чтец драматических
вещей и в этом качестве приезжал и в Россию. При его невзрачной фигуре и дикции с австрийским акцентом он, на
мою оценку, не представлял собою ничего выдающегося. Как преподаватель он в драме и трагедии держался все-таки немецко-условного пафоса, а для комедии не имел ни вкуса, ни дикции, ни тонкости парижских профессоров — даровитых сосьетеров"Французской комедии".
Повторю это и здесь. Я его застал раз утром (это было уже в 1872 году) за самоваром, в халате, читающим корректуры. Это были корректуры
моего романа"Дельцы". Он тут только знакомился с этой
вещью. Если это и было, на иную оценку, слишком"халатно", то это прежде всего показывало отсутствие того учительства, которое так тяготило вас в других журналах. И жил он совершенно так, как богатый холостяк из помещиков, любитель охоты и картежной игры в столице, с своими привычками, с собаками и егерем и камердинером.
Не предвидел я, что работа над этой
вещью так затянется из-за
моего нездоровья и, начатая в октябре 1870 года в Петербурге, будет кончена в начале 1873 года за границей.
Неточные совпадения
— Видя внезапное сих людей усердие, я в точности познал, сколь быстрое имеет действие сия
вещь, которую вы, сударыня
моя, внутренним словом справедливо именуете.
«Как по вольной волюшке — // По зелену морю, // Ходят все кораблики // Белопарусники. // Промеж тех корабликов //
Моя лодочка, // Лодка неснащеная, // Двухвесельная. // Буря ль разыграется — // Старые кораблики // Приподымут крылышки, // По морю размечутся. // Стану морю кланяться // Я низехонько: // «Уж не тронь ты, злое море, //
Мою лодочку: // Везет
моя лодочка //
Вещи драгоценные, // Правит ею в темну ночь // Буйная головушка».
Признаюсь, я испугался, хотя
мой собеседник очень был занят своим завтраком: он мог услышать
вещи для себя довольно неприятные, если б неравно Грушницкий отгадал истину; но, ослепленный ревностью, он и не подозревал ее.
Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа
моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными
вещами, к счастию для меня, остался цел.
— Но позвольте, как же я могу?
Мои все
вещи… шкатулка… все это теперь запечатано, под присмотром…