Неточные совпадения
Вопрос о том, насколько была тесна связь жизни с писательским делом, — для меня первенствующий. Была ли эта жизнь захвачена своевременно нашей беллетристикой и театром? В чем сказывались,
на мой
взгляд, те «опоздания», какие выходили между жизнью и писательским делом? И в чем можно видеть истинные заслуги русской интеллигенции, вместе с ее часто трагической судьбой и слабостями, недочетами, малодушием, изменами своему призванию?
Его долго считали «с винтиком» все, начиная с родных и приятелей. Правда, в нем была заметная доля странностей; но я и мальчиком понимал, что он стоит выше очень многих по своим умственным запросам, благородству стремлений, начитанности и природному красноречию. Меня обижал такой
взгляд на него. В том, что он лично мне говорил или как разговаривал в гостиной, при посторонних, я решительно не видал и не слыхал ничего нелепого и дикого.
Мы спускались и поднимались, ныряя по ухабам. Тут я почувствовал впервые, что Москва действительно расположена
на холмах, как Рим. Но до Красной площади златоверхая первопрестольная столица не отзывалась еще, даже
на мой провинциальный
взгляд юноши нигде не бывавшего, чем-нибудь особенно столичным. Весь ее пошиб продолжал быть обывательско-купецким.
«Крепость» только поднимала в нас чувство жалости и к крестьянам и к дворовым. Но повторяю: хищно-сословного и даже просто насмешливо-пренебрежительного
взгляда на деревню,
на мужиков, баб, ребятишек мы не имели никакого.
Но, повторяю, ни в обществе, ни в среде студентов не сложился еще
взгляд, по которому одно только звание студента дает как бы привилегию
на государственную или общественную поддержку.
Через все это я и прошел, благодаря, главным образом, моему
на иной
взгляд порывистому и необдуманному шагу — переходу в Дерптский университет
на другой факультет.
Так и тут. Как испытания Телепнева — все это и теперь правдиво, но как итоги — тут многого недостает. И большинство моих сверстников оставляло Дерпт с оценками и
взглядами,
на которых лежал значительный налет субъективных чувств.
Но так ли оно было
на самом деле, если поглядеть"ретроспективным"
взглядом?
Но тогда не было в обычае, как я уже заметил, вызывать в обществе особый вид благотворительности, обращенной
на учащихся. Не знали мы, студенты, того
взгляда, что общество как будто обязано нас поддерживать. Это показалось бы нам прямо унизительным, а теперь это норма, нечто освященное традицией.
Блестящих и даже просто приятных лекторов было немного
на этих двух факультетах. Лучшими считались физик Кемц и физиолог Биддер (впоследствии ректор) — чрезвычайно изящный лектор в особом, приподнятом, но мягком тоне. Остроумием и широтой
взглядов отличался талантливый неудачник, специалист по палеонтологии, Асмус. Эту симпатичную личность и его похороны читатель найдет в моем романе вместе с портретами многих профессоров, начиная с моего ближайшего наставника Карла Шмидта, недавно умершего.
С Каратыгиным я познакомился уже в следующую зиму, когда ставил"Ребенка", а Григорьева стал встречать в книжном магазине Печаткина. Тогда он уже оселся
на благородных отцах, играл всегда Фамусова — довольно казенно, изображал всяких генералов, штатских чиновников, отставных военных. Он отличался"запойным"незнанием ролей, а если ему приходилось начинать пьесу по поднятии занавеса, он сначала вынимал табакерку, нюхал и устремлял
взгляд на суфлерскую будку, дожидаясь, чтобы ему"подали реплику".
Кавелин рано сблизился с Герценом, и тот стал его большой симпатией до их разрыва, случившегося
на почве политических
взглядов и уже в шестидесятых годах: после того момента, когда я попал в аудиторию к строгому экзаменатору.
"Ребенок"как раз написан был в ту полосу моей интимной жизни, когда я временно отдавался некоторому «духовному» настроению. Влюбленность и жизнь в семействе той очень молодой девушки, которая вызвала во мне более головное, чем страстное чувство, настраивали меня в духе резко противоположном тому научному
взгляду на человека, его природу и все мироздание, который вырабатывался у меня в Дерпте за пять лет изучения естественных наук и медицины.
Издание журнала, когда почвенное неославянофильство достаточно высказалось, — изменило
взгляд на credo автора «Мертвого дома», но все-таки его ставили особо.
Но Стасов был поклонник не уваровской формулы — он и вовсе не дружил с тогдашними"почвенниками", вроде Ал. Григорьева, а преклонялся скорее перед Добролюбовым и — главное — перед Чернышевским, воспитал свое художественное понимание
на его диссертации"Эстетические отношения искусства к действительности"и держался весьма либеральных
взглядов.
Влиять я
на него не мог: он слишком держался своих
взглядов и оценок."Заказывать"ему статьи было нельзя по той же причине. Работал он медленно, никогда вперед ничего не сообщал о выборе того, о чем будет писать, и о программе своей статьи. Вот почему он не к каждой книжке приготовлял статьи
на чисто литературные темы.
В 70-х годах я его нашел сотрудником"Отечественных записок"по библиографии, и он везде выставлял радикализм своих
взглядов, что плохо вязалось с некоторыми его душевными свойствами. Он держался кружка"Отечественных записок", и я у него
на вечеринках находил Н.Курочкина и Деммерта.
Иван Грозный был как раз личность, которую он изучал как психолог и писатель. Его
взгляд казался многим несколько парадоксальным; но несомненно, что в Иване сидела своего рода художественная натура
на подкладке психопата и маньяка неограниченного самодержавия. Оценка москвичей, слишком преклонявшихся перед государственным значением Грозного, не могла удовлетворять Костомарова с его постоянным протестом и антипатией к московскому жестокому централизму.
И все-таки, повторяю, у меня, когда я ехал в Баден
на разговор с Тургеневым, не было
на него никакого предвзятого
взгляда и несвободного к нему отношения.
К нам — позитивистам — он относился с снисходительной шуткой, но не прощал нам нашего научно-положительного
взгляда на эволюцию общества. Выводы социологии не были для него обязательны, и он к этой доктрине относился вроде того, как смотрел
на нее и яснополянский вероучитель.
Дюма, быть может, еще менее хромал
на эту ножку. Его все-таки занимали вопросы общественной морали и справедливости. И его интерес к театру, к изящным искусствам делал его беседу более разнообразной. И его ум, меткость суждений и независимость
взглядов делали его разговор все-таки менее личным и анекдотическим, чем с большинством французов из литературного и артистического мира.
Эти его мысли совпали впоследствии со
взглядом законодательства
на необходимость предоставить суду право и возможность закрыть доступ в публичные заседания праздному и болезненно-восприимчивому любопытству.