К нему я
обратился с письмом как к человеку всего более компетентному в театральном деле. Он принял меня очень радушно и сейчас же пригласил меня бывать на его понедельниках — ранние завтраки в половине двенадцатого, куда являлись его приятели из литераторов, профессоров, актеров и актрис.
Неточные совпадения
„Неофитом науки“ я почувствовал себя к переходу на второй курс самобытно, без всякого влияния кого-нибудь из старших товарищей или однокурсников. Самым дельным из них был мой школьный товарищ Лебедев, тот заслуженный профессор Петербургского университета, который
обратился ко мне
с очень милым и теплым
письмом в день празднования моего юбилея в Союзе писателей, 29 октября 1900 года. Он там остроумно говорит, как я, начав свое писательство еще в гимназии, изменил беллетристике, увлекшись ретортами и колбами.
Когда была издана его переписка после его смерти, то в ней нашлись фразы, в которых он довольно злобно"прохаживался"на мой счет… Это не мешало ему в разные моменты своей заграничной жизни
обращаться ко мне
с письмами в весьма любезном и даже прямо лестном для меня тоне.
Позднее, вернувшись в Петербург в начале 1871 года, я узнал от брата Василия Курочкина — Николая (постоянного сотрудника"Отечественных записок"), что это он, не будучи даже со мной знаком, стал говорить самому Некрасову обо мне как о желательном сотруднике и побудил его
обратиться ко мне
с письмом.
Но мои попытки сразу же осеклись о недоверие немецких властей, начиная
с командиров разных военных пунктов, к каким я должен был
обращаться. Мне везде отказывали. Особых рекомендаций у меня не было, а редакция не позаботилась даже сейчас же выслать мне особое
письмо. И я должен был довольствоваться тем, что буду писать
письма в"Санкт-Петербургские ведомости"не прямо"
с театра войны", как настоящий военный репортер, а"около войны".
Но пикантно — и для личности будущего издателя"Нового времени"знаменательно — то, что он мое
письмо показал Коршу и сознался мне в этом
с легким сердцем. И еще пикантнее то, что сам Корш, уволивший меня без всякой основательной причины, весной, когда Парижская коммуна переживала осаду,
обратился ко мне
с предложением: не хочу ли я по английским газетам составлять заметки об этой осаде.
Неточные совпадения
— Это мне удивительно, — начал он после некоторого раздумья и передавая
письмо матери, но не
обращаясь ни к кому в частности, — ведь он по делам ходит, адвокат, и разговор даже у него такой…
с замашкой, — а ведь как безграмотно пишет.
Императрица сидела за своим туалетом. Несколько придворных окружали ее и почтительно пропустили Марью Ивановну. Государыня ласково к ней
обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму,
с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала
с улыбкою: «Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот
письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру».
Она вынула из портфеля
письмо и подала ему. Он подошел к свечке, прочел и положил на стол. А глаза опять
обратились на нее
с тем же выражением, какого она уж давно не видала в нем.
Сначала он делал это потому, что нельзя было укрыться от нее: писалось
письмо, шел разговор
с поверенным,
с какими-нибудь подрядчиками — при ней, на ее глазах; потом он стал продолжать это по привычке, а наконец это
обратилось в необходимость и для него.
Так восклицала она вне себя и уж, конечно, презирая все для себя последствия, хотя, разумеется, их предвидела еще, может, за месяц тому, потому что и тогда еще, может быть, содрогаясь от злобы, мечтала: «Не прочесть ли это суду?» Теперь же как бы полетела
с горы. Помню, кажется, именно тут же
письмо было прочитано вслух секретарем и произвело потрясающее впечатление.
Обратились к Мите
с вопросом: «Признает ли он это
письмо?»