Схватили меня, обняли — и поплыл человек, тая во множестве горячих дыханий. Не было земли под ногами моими, и не было меня, и времени не было тогда, но только — радость, необъятная, как небеса. Был я раскалённым углём
пламенной веры, был незаметен и велик, подобно всем, окружавшим меня во время общего полёта нашего.
— Что может быть выше призвания апостольского?.. С живым словом в душе, с
пламенною верой, с пламенной любовью ко всему человечеству и к каждому человеку идет он в общество людей. Для их блага переносит гонения и страдания; в их души, не отверстые истине, зароняет слово веры — и какое наслаждение, когда слово не погибнет — разовьется. Сильно живое слово, ничто не остановит его; тщетно земной человек противудействует своему спасению. Оно увлечет его.
Эта святыня, благословение матери, не покидала ее с самого крещения, охраняла ее от нездоровья и всяких бед, от стрелы громовой, летящей днем, от навета звезды, рассыпающейся во тьме ночной, соединяла ее с небом, со всем, чем
пламенная вера населяла небеса, с ангелом-хранителем ее.
Неточные совпадения
Этот спасительный пример и увещательные грамоты, которые благочестивый архимандрит Дионисий и незабвенный старец Авраамий рассылали повсюду, пробудили наконец усыпленный дух народа русского; затлились в сердцах искры
пламенной любви к отечеству, все готовы были восстать на супостата, но священные слова: «Умрем за
веру православную и святую Русь!» — не раздавались еще на площадях городских; все сердца кипели мщением, но Пожарский, покрытый ранами, страдал на одре болезни, а бессмертный Минин еще не выступил из толпы обыкновенных граждан.
Свобода! он одной тебя // Еще искал в пустынном мире. // Страстями чувства истребя, // Охолодев к мечтам и к лире, // С волненьем песни он внимал, // Одушевленные тобою, // И с
верой,
пламенной мольбою // Твой гордый идол обнимал. // Свершилось… целью упованья // Не зрит он в мире ничего. // И вы, последние мечтанья, // И вы сокрылись от него. // Он раб. Склонясь главой на камень, // Он ждет, чтоб с сумрачной зарей // Погас печальной жизни пламень, // И жаждет сени гробовой.
Хранить для мира достоянье // Высоких жертв и чистых дел, // Хранить племен святое братство, // Любви живительный сосуд, // И
веры пламенной богатство, // И правду, и бескровный суд, —
Двоякою природой религиозной
веры — с одной стороны, ее интимно-индивидуальным характером, в силу которого она может быть пережита лишь в глубочайших недрах личного опыта, и, с другой стороны,
пламенным ее стремлением к сверхличной кафоличности — установляется двойственное отношение и к религиозной эмпирии, к исторически-конкретным формам религиозности.
И горьким оно стало, ибо впитало в себя всю печаль несбывшихся надежд, всю горечь обманутой
веры, всю
пламенную тоску беспредельного одиночества.