Неточные совпадения
Но физиология
была в жалком положении, без
кабинета, опытов и вивисекций.
Нечего и говорить, что язык везде —
в аудиториях,
кабинетах, клиниках —
был обязательно немецкий. Большинство профессоров не знали по-русски. Между ними довольно значительный процент составляли заграничные, выписные немцы; да и остзейцы редко могли свободно объясняться по-русски, хотя один из них, профессор Ширрен, заядлый русофоб, одно время читал даже русскую историю.
В Дерпте не
было и тогда курсовых экзаменов ни на одном факультете. Главные предметы сдавали
в два срока: первая половина у медиков"philosophicum"; а у остальных"rigorosum". Побочные предметы дозволялось сдавать когда угодно. Вы приходили к профессору, и у него на квартире или
в кабинете,
в лаборатории — садились перед ним и давали ему вашу матрикульную книжечку, где он и производил отметки.
При том же стремлении к строгому знанию, по самому складу жизни
в Казани, Москве или Петербурге, нельзя
было так устроить свою студенческую жизнь —
в интересах чисто научных — как
в тихих"Ливонских Афинах", где некутящего молодого человека, ушедшего из корпорации, ничто не отвлекало от обихода, ограниченного университетом с его клиниками,
кабинетами, библиотекой — и невеселого, но бодрящего и целомудренного одиночества
в дешевой, студенческой мансарде.
Если бы за все пять лет забыть о том, что там, к востоку,
есть обширная родиной что
в ее центрах и даже
в провинции началась работа общественного роста, что оживились литература и пресса, что множество новых идей, упований, протестов подталкивало поступательное движение России
в ожидании великих реформ, забыть и не знать ничего, кроме своих немецких книг, лекций,
кабинетов, клиник, то вы не услыхали бы с кафедры ни единого звука, говорившего о связи «Ливонских Афин» с общим отечеством Обособленность, исключительное тяготение к тому, что делается на немецком Западе и
в Прибалтийском крае, вот какая нота слышалась всегда и везде.
Горный инженер
был еще молодой малый, холостяк, ходил на лекции и
в кабинеты при кафедре минералогии (ее занимал довольно обруселый остзеец профессор Гревингк) и переводил учебник минералогии.
Григорович известен
был за краснобая, и кое-что из его свидетельских показаний надо
было подвергать"очистительной"критике; но не мог же он все выдумывать?! И от П.И.
В. (оставшегося до поздней старости целомудренным
в разговоре) я знал, что Дружинин
был эротоман и проделывал даже у себя
в кабинете разные «опыты» — такие, что я затрудняюсь объяснить здесь,
в чем они состояли.
Шубу он держал, боясь, что у него ее украдут из передней, а"фиал гнева"(как называл один мой приятель
в Дерпте) потому, что лень
было удаляться из
кабинета за естественной надобностью.
Он писал сперва черновой текст, жена сейчас же переписывала, и я
был свидетелем того, как Екатерина Павловна приходила
в кабинет с листком
в руке и просила прочесть какое-нибудь слово.
Федоров (
в его
кабинет я стал проникать по моим авторским делам) поддерживал и молодого jeune premier, заменявшего
в ту зиму А.Максимова (уже совсем больного), — Нильского. За год перед тем, еще дерптским студентом, я случайно познакомился на вечере
в"интеллигенции"с его отцом Нилусом, одним из двух московских игроков, которые держали
в Москве на Мясницкой игорный дом. Оба
были одно время высланы при Николае I.
В кабинете Федорова увидал я Николая Потехина (уже автора комедии"Дока на доку нашел") чуть ли не на другой день после дебюта П.Васильева
в Подхалюзине. Мой молодой собрат (мы с ним
были, вероятно, ровесники) горячо восхищался Васильевым, и
в тоне его чувствовалось то, что и он"повит"московскими традициями.
Петербургской встречей и ограничилось наше знакомство. Меня пригласил"на него"один чиновник
Кабинета, которому он и
был обязан успехом сделки с дирекцией. Я у этого чиновника обедал с ним, а потом навестил его
в Hotel de France.
Я его встретил раз
в кабинете начальника репертуара тотчас по его приезде. Он
был уже не молодой, с резко еврейским профилем и даже легким акцентом, или, во всяком случае, с особенным каким-то немецким выговором.
Тогда
в Петербурге процветали маскарады. На них ездил весь город, не исключая и двора. Всего бойчее считались те, которые бывали
в Большом театре и
в Купеческом клубе, где теперь Учетно-ссудный банк. Тогда можно
было целую зиму вести"интригу"с какой-нибудь маской, без всяких чувственных замыслов, без ужинов
в ресторанных
кабинетах.
А их
были и тогда тысячи
в Латинском квартале. Они ходили на медицинские лекции,
в анатомический театр,
в кабинеты,
в клиники. Ходили — но далеко не все — на курсы юридического факультета. Но Сорбонна, то
есть главное ядро парижского Университета с целыми тремя факультетами,
была предоставлена тем, кто из любопытства заглянет к тому или иному профессору. И
в первый же мой сезон
в «Латинской стране» я, ознакомившись с тамошним бытом студенчества, больше уже не удивлялся.
Жил он тогда
в West End, то
есть в барском квартале Лондона, позади Гайд-Парка,
в очень комфортабельном особняке, и принял меня
в большой гостиной, которая не похожа
была на его рабочий
кабинет.
Ивана Сергеевича (ему тогда
было ровно 50 лет) нашел я у него
в кабинете,
в нижнем этаже,
в длинноватой комнате, отделанной не особенно уютно, но стильно. Не помню, водил ли он меня наверх или я впоследствии, когда вилла ему уже не принадлежала, видел и залу, и другие комнаты. Зала
была настолько велика, что
в ней давались музыкальные вечера, где г-жа Виардо выступала с своими ученицами.
Когда он повел меня из гостиной
в свой
кабинет с богатой отделкой книжными шкалами, я ему напомнил комический инцидент с coffee-house. Стэнлей много смеялся. Он уже не
был такой целомудренный, и когда я
в другой раз попал
в гостиную его жены, то я по ее намекам понял, что и ей анекдот известен.
Неточные совпадения
Новый градоначальник заперся
в своем
кабинете, не
ел, не
пил и все что-то скреб пером.
Но летописец недаром предварял события намеками: слезы бригадировы действительно оказались крокодиловыми, и покаяние его
было покаяние аспидово. Как только миновала опасность, он засел у себя
в кабинете и начал рапортовать во все места. Десять часов сряду макал он перо
в чернильницу, и чем дальше макал, тем больше становилось оно ядовитым.
Когда же совсем нечего
было делать, то
есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (
в жизни самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты), то он или издавал законы, или маршировал по
кабинету, наблюдая за игрой сапожного носка, или возобновлял
в своей памяти военные сигналы.
— Ну, и Бог с тобой, — сказала она у двери
кабинета, где уже
были приготовлены ему абажур на свече и графин воды у кресла. — А я напишу
в Москву.
Это
было ему тем более неприятно, что по некоторым словам, которые он слышал, дожидаясь у двери
кабинета, и
в особенности по выражению лица отца и дяди он догадывался, что между ними должна
была итти речь о матери.