Неточные совпадения
Тогда была еще блистательная пора оперы: Тамберлик, Кальцоляри, Лаблаш, Демерик, Бозио, Дебассини. В этот спектакль зала
показалась нам особенно парадной. И
на верхах нас окружала
публика, какую мы не привыкли видеть в парадизе. Все смотрело так чопорно и корректно. Учащейся молодежи очень мало, потому и гораздо меньше крика и неистовых вызываний, чем в настоящее время.
Розничная продажа
на улицах еще не
показывалась. И вообще газетная пресса еще не волновала
публику, как это было десять и более лет спустя.
Кажется, до того петербургская
публика не бывала еще
на таких разноязычных спектаклях, даже и в операх.
Очень резкой перемены не было ни в характере зрелищ и увеселений, ни в уличном движении, ни в физиономии
публики. После пятилетнего житья в столицах мира наша"ингерманландская"столица не могла уже производить
на вас прежнего обаяния. Все
казалось тусклее, серее, ординарнее, без той печати своеобразия, к которой приучили.
Мышников теперь даже старался не
показываться на публике и с горя проводил все время у Прасковьи Ивановны. Он за последние годы сильно растолстел и тянул вместе с ней мадеру. За бутылкой вина он каждый день обсуждал вопрос, откуда Галактион мог взять деньги. Все богатые люди наперечет. Стабровский выучен и не даст, а больше не у кого. Не припрятал ли старик Луковников? Да нет, — не такой человек.
Неточные совпадения
Плач бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел,
казалось, сильный эффект
на публику. Тут было столько жалкого, столько страдающего в этом искривленном болью, высохшем чахоточном лице, в этих иссохших, запекшихся кровью губах, в этом хрипло кричащем голосе, в этом плаче навзрыд, подобном детскому плачу, в этой доверчивой, детской и вместе с тем отчаянной мольбе защитить, что,
казалось, все пожалели несчастную. По крайней мере Петр Петрович тотчас же пожалел.
Шаркая лаковыми ботинками, дрыгая ляжками, отталкивал ими фалды фрака, и ягодицы его
казались окрыленными. Правую руку он протягивал
публике, как бы
на помощь ей, в левой держал листочки бумаги и, размахивая ею, как носовым платком, изредка приближал ее к лицу. Говорил он легко, с явной радостью, с улыбками
на добродушном, плоском лице.
— С утра хожу, смотрю, слушаю. Пробовал объяснять. Не доходит. А ведь просто: двинуться всей массой прямо с поля
на Кремль, и — готово!
Кажется, в Брюсселе
публика из театра, послушав «Пророка», двинулась и — получила конституцию… Дали.
— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу, выходя
на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые,
кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
Все эти барыни были с такими тоненькими, не скажу стройными, талиями, так обтянуты амазонками, что китайская
публика,
кажется, смотрела
на них больше с состраданием, нежели с удовольствием.