Неточные совпадения
Все приказчики боялись ее гораздо больше,
чем хозяина. Его они давно прозвали «бездонная прорва» и «лодырь». Каждый из них старался красть. Им уже шепнули снизу,
что, должно быть, «сама» берет
в свои руки все дело. Тогда надо будет подтянуться. Кто-нибудь непременно полетит. Трифоныча они недолюбливали. Он усчитывал,
что мог, и с главными приказчиками у него часто бывали перебранки. Трифоныч всегда держал руку хозяйки, почему его и считали «наушником» и «старой жилой».
Анна Серафимовна знала наперед, как он будет себя вести: сначала посидит молча, будет жадно «хлебать» щи и громко жевать сухую еду, а там вдруг что-нибудь скажет насчет политики или биржи и начнет кричать сильнее,
чем Любаша, точно его
кто больно сечет по голому телу; прокричавшись, замолчит и впадет
в тупую угрюмость.
— Надоел, Евлампий Григорьевич, надоел ты мне своим нытьем… Славянофил ты,
что ли?
Кто тебя этому надоумил? Книжки ты сочинял или стихи, как Алексей Степаныч покойник? Прения производил с питерскими умниками аль опять с начетчиками
в Кремле? Ни пава ты ни ворона! И Лещов над тобой же издевался!.. Я тебе это говорю доподлинно!
— А! Свидетелей? — разразился Лещов. — Был тут сейчас Евлашка Нетов, тля, безграмотный идиот Я его оболванил, я его из четвероногого двуногим сделал. А он… отлынивает… зачуяли,
что мертвечиной от меня несет… С дядей своим, старой Лисой Патрикевной, стакнулся… Тот
в душеприказчики нейдет… Я его наметил… Почестнее, потолковее других… Теперь
кого же я возьму?..
Кого?
«Не подпишет духовной, — думал Качеев, надевая перчатки
в передней, — подкузьмила его водяная…
Что ж! Аделаида Петровна дама
в соку. Только глупенька! А то,
кто ее знает, окажется, пожалуй, такой стервозой. Коли у него прямых наследников не объявится, а завещания нет,
в семистах тысячах будет, даже больше».
В тот день она начитала ему как следует, дала приказ, как поступить, к
кому ехать,
что говорить.
Выдумать грязную сплетню на нее, как на жену и женщину! На нее! Стоило десять лет быть верною Евлампию Григорьевичу! Да, верной, когда она могла пользоваться всем… и здесь, и
в Петербурге, и за границей. Ей вот тридцать второй год пошел. Сколько блестящих мужчин склоняли ее на любовь. Она всегда умела нравиться, да и теперь умеет.
Кто умнее ее здесь,
в Москве? Знает она этих всех дам старого дворянского общества. Где же им до нее?
Чему они учились,
что понимают?..
Бабушка внутренне сокрушалась,
что ее Тася возьмет да и скажет иногда словечко, какого
в ее время девушке немыслимо было выговорить вслух… Или вот такую поговорку о тараканах… Но как тут быть?
Кто ее воспитывал? И учили-то с грехом пополам… Слава Богу, головка-то у ней светлая… А
что ее ждет? Куда идти, когда все рухнет?
Тася поймала себя на этой мысли — и вспыхнула.
Кому она желала смерти? Родной матери! Ужели она дошла до такого бездушия? Бездушие ли это? Доктор не скрывает,
что ноги совсем отнимутся, а там рука, язык… ведь это ужасно!.. Не лучше ли сразу!.. Жизнь уходит везде — и
в спальне матери и
в комнате старух. И отец доедает последние крохи… И братья… Оба «мертвецы»!..
Ей хотелось, чтобы Палтусов подождал отца. Он ей скажет,
что отец затеял. Ей надо все знать.
Кто же, кроме нее, есть взрослый
в доме?
«У него все лучше было взять,
чем у Ники, — мелькнуло
в голове Таси. — А
кто его знает, впрочем,
чем он живет?»
Палтусов улыбнулся ей с того места, где стоял. Он находил,
что княжна,
в своем суконном платье с пелериной,
в черной косынке на редких волосах и строгом отложном воротнике, должна нравиться до сих пор. Ее он считал «своим человеком» не по идеям, не по традициям, а по расе. Расу он
в себе очень ценил и не забывал при случае упомянуть,
кому нужно, о своей «умнице» кузине, княжне Лидии Артамоновне Куратовой, прибавляя: «прекрасный остаток доброго старого времени».
— Свобода воли! А я вам скажу,
что если
кто из нас
в течение десяти лет не свихнется, он должен смотреть на себя как на героя!
С любопытством осматривали они своего нового товарища. Не все ли равно, с
кем побрататься
в этот день… Он говорит,
что учился там же, и довольно этого.
Пирожков, измученный, поднялся
в свою комнату. Он с грустью посмотрел на свои книги, покрытые пылью, на микроскоп и атласы. День за днем уплывали у него
в заботах"с боку припека", Бог знает за
кого и за
что, точно будто сам он не имеет никакой личной жизни.
— Ха, ха! Именно! Я не хотел употреблять это слово… Я только временно примазывался, Иван Алексеевич, к университету… Но я вкусил все-таки от древа познания… И люди, как вы, должны будут сказать мне спасибо, когда я добьюсь своего… Если вы все мечтаете о том,
что нынче называется"идея", ну представительство,
что ли… пора подумать,
кто же попадет
в вашу палату?
Станицына показалась ему
в этот вечер гораздо больше дамой,
чем когда-либо.
В ней он ценил чистоту русского старонародного типа. Таких бровей ни у
кого не было
в этой гостиной, да и глаз также. Стан ее сохранил девическую стройность.
В ней чувствовалась страстность женщины, не знавшей ни супружеской любви, ни запретных наслаждений.
— Ну, вот
что, голубчик… У меня пляс
в среду на масленице… Тебя бы и звать не следовало… Глаз не кажешь. Вот и этот молодчик тоже. Скрывается где-то. — Рогожина во второй раз подмигнула. — Пожалуйста, милая. Вся губерния пойдет писать. Маменек не будет… Только одни хорошенькие… А у
кого это место не ладно, — она обвела лицо, — те высокого полета!…
Два раза посылала она на квартиру Палтусова. Мальчик и кучер отвечали каждый раз одно и то же,
что Андрей Дмитрич
в Петербурге, «адреса не оставляли, а когда будут назад — неизвестно».
Кому телеграфировать? Она не знала. Ее брат придумал, послал депешу к одному сослуживцу, чтобы отыскать Палтусова
в отелях… Ждали четыре дня. Пришла депеша,
что Палтусов стоит у Демута. Туда телеграфировали,
что Марья Орестовна очень больна — «при смерти», велела она сама прибавить. Получен ответ: «Буду через два дня».
Досадно ей, горько… Но оставить на школу —
кому поручить? Украдут, растащат, выйдет глупо. А то еще братец процесс затеет, будет доказывать,
что она завещание писала не
в своем уме. Его сделать душеприказчиком?.. Он только сам станет величаться… Довольно с него.
Глаза Таси заискрились, когда она заговорила о своем"призвании". Рубцов слушал ее, не поднимая головы, и все подкручивал бороду. Голосок ее так и лез ему
в душу… Девчурочка эта недаром встретилась с ним. Нравится ему
в ней все… Вот только"театральство"это… Да пройдет!.. А
кто знает: оно-то самое, быть может, и делает ее такой"трепещущей". Сердца доброго,
в бедности, тяготится теперь тем,
что и поддержка, какую давал родственник, оказалась не из очень-то чистого источника.
С год не бывал Пирожков
в этом семействе. Он знал,
что у них собирается хороший кружок; кое с
кем из их друзей он встречался. Ему давно хотелось поближе к ним присмотреться. Теперь случай выпал отличный.
Разговора не вышло. Она видела,
что дворянка отбила у нее того,
кого она прочила себе
в мужья.
И представилась ей комнатка
в части. Лежит теперь арестант на кушетке один, слышит звон колоколов, а разговеться не с
кем, рядом храпит хожалый, крыса скребется. Захотелось ей полететь туда, освободить, оправить, сказать ему еще раз,
что она готова на все.
Свои"Письма о Москве"(опубликовано, а возможно, и написано лишь первое"Письмо") Боборыкин начинает с энергически выраженного вопроса:"
Что такое Москва? Столица или губернский город?" — и очень скоро, уже
в первых же абзацах очерка, отвечает, полемически адресуя свой вывод тем,
кого он называл"русопётами"и
кого мы сейчас называем реакционным крылом позднего славянофильства...
Неточные совпадения
Городничий (
в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери
кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло!
Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду
в деньгах или
в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий. Жаловаться? А
кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это на тебя, мог бы тебя также спровадить
в Сибирь.
Что скажешь? а?
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно,
что значит человек!
В жисть не был
в присутствии такой важной персоны, чуть не умер со страху. Как вы думаете, Петр Иванович,
кто он такой
в рассуждении чина?
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас
в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен.
В самом деле,
кто зайдет
в уездный суд? А если и заглянет
в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну
в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит,
что в ней правда и
что неправда.