Неточные совпадения
Выдался теплый сентябрьский
день с легким ветерком.
Речь шла о стройке. Калакуцкий давно занимался подрядами и стройкой домов и все шел в гору. На Палтусова он обратил внимание, знакомил его
с делами. Накануне он назначил ему быть на Варварке в трактире и хотел потолковать
с ним «посурьезнее» за завтраком.
После котлет принесли шампанского. Палтусов угощал им, Калакуцкий принял; но счет завтрака они
разделили пополам. Подали кофе и ликеры. Половые ушли, поставив три раскрытых ящика
с сигарами.
Ведь вот этот подрядчик не Бог знает какого ума, без знаний,
с грубоватой натурой, а ведет же теперь чуть ли не миллионные
дела!
— Видите, — сказал Калакуцкий, выпрямляя грудь. —
Дел у меня несколько. Те идут своим чередом. А вот по новому товариществу — на вере. Расходы положим в триста пятьдесят рублей, — протянул он, — и десять процентов
с чистой прибыли. Ça vous va?.. [Это вам подходит?.. (фр.).]
Палтусов опять нелицемерно наморщил лоб. Ему очень хотелось покалякать
с этим «славным малым», которого он считал «умницей» и даже «ученым». Но
дело не ждало. Он это и объяснил Пирожкову.
Проникают к квасной лавке — одна только и пользуется известностью — через Сундучный ряд, под вывеску, которая доживет, наверное, до
дня разрушения гостиного двора
с его норами, провалившимися плитами и половицами, сыростью, духотой и вонью. Но многие пожалеют летом о прохладе Сундучного ряда, где недалеко от входа усталый путник, измученный толкотней суровских лавок и сорочьей болтовней зазывающих мальчишек и молодцов Ножовой линии, находил квасное и съедобное приволье…
— Я — такой же новичок, как и вы были, Вадим Павлович, когда начинали присматриваться к
делам. Мы
с вами учились сначала другому. Мне ваша карьера немного известна.
— Да-с, стачка развития и честности. Вы поднялись одним трудом и талантом. Я вижу в вас самый достойный образец. Ваш пай, хоть один, даст каждому
делу другой запах; это и для меня гарантия. Я ведь пайщик Калакуцкого.
Из двери показался штатский, худой, короткий,
с редкими волосиками на лбу, в усах, смазанных к концам, черноватый, в коротком сюртучке и пестром галстуке, один из захудалых дворянчиков, состоявших бессменно при муже Станицыной. За ним, кроме хорошего обращения и того, что он знал
дни именин и рождения всех барынь на Поварской и Пречистенке, уже ничего не значилось.
— Представьте! — закричал улан. — Виктор нынче ушел в
дела!.. Мы приезжаем вот
с Фифкой…
— Так вот-с, приезжаем, зовем Виктора к Генералову, привезли устриц… Ostendes… [Остендских… (фр.).] И вдруг упирается! Говорит, нельзя,
дела, не управился. В амбаре надо сидеть. Амбар! C'est cocasse! [Это забавно! (фр.).]
Она знает ему цену и на его
делах показывает ему, что он за человек, ловит его
с поличным, а все-таки он считает себя «из другого теста», барином, джентльменом,
с принцами знаком, а она — «купчиха».
Все приказчики боялись ее гораздо больше, чем хозяина. Его они давно прозвали «бездонная прорва» и «лодырь». Каждый из них старался красть. Им уже шепнули снизу, что, должно быть, «сама» берет в свои руки все
дело. Тогда надо будет подтянуться. Кто-нибудь непременно полетит. Трифоныча они недолюбливали. Он усчитывал, что мог, и
с главными приказчиками у него часто бывали перебранки. Трифоныч всегда держал руку хозяйки, почему его и считали «наушником» и «старой жилой».
С ним разговор будет короткий об
деле.
Ермил Фомич очень обрадуется, что
с завтрашнего
дня все поступит к ней на руки.
Анна Серафимовна потянула на себя полы шелкового пальто. Она не вернется домой до вечера. А вечером засвежеет. Кто знает, быть может, и морозик будет. Ведь через несколько
дней на дворе октябрь. Ей дадут что-нибудь там, у тетки. Она не одного роста
с кузиной, зато худощавее.
Обширный диван
с высокой резной ореховой спинкой
разделял две большие печи — расположение старых домов —
с выступами, на которых стояло два бюста из алебастра под бронзу. Обивка мебели, шелковая, темно-желтая, сливалась
с такого же цвета обоями. От них гостиная смотрела уныло и сумрачно; да и свет проникал сквозь деревья — комната выходила окнами в сад.
Засвежело. Анна Серафимовна уехала от тетки в десятом часу. Рубцов проводил ее до коляски. Она взяла
с него слово быть у ней через три
дня.
«Затеи. Один дудит в трубу, другая озорничает, ничего не любят, ни для чего не живут, кроме себя. Как еще не повесятся
с тоски — удивительное
дело!»
Он то и
дело задевает его ногой; но архитектор чуть не поссорился
с ним из-за этого столика.
— Да как же, дяденька, вы рассудите… Был все
с нашими… Помните, прием добровольцам делал… и по Красному Кресту… И во всех таких…
делах… речи тоже говорил… А мы, кажется, оказывали ему всякое почтение. А между прочим, он между нашими врагами очутился.
— Видимое
дело, дяденька. — Евлампий Григорьевич заговорил горячее. — Кто же, кроме его, знает разные разности… Хотя бы и про нас
с вами?
Он презирал этого «выскочку», как сын купца, хоть и второй когда-то гильдии, но оставившего ему прочное
дело,
с доходом в худой год до двухсот тысяч чистоганом.
— Да что тут однако, я тебе на
деле показываю… Ты ведь тоже соревнователем числишься… А заглядывал ли ты туда хоть раз в полугодие, вот хотя бы
с весны?..
— Хуже будет, ежели кто-нибудь из ваших заклятых врагов да попадет… — сказал
с усилием Нетов. — Ведь вы опять в
дела вошли. Кредит поднимается сразу и всякое предприятие.
— Пожалуйста, Глафира Лукинишна, — закартавила Марья Орестовна и наморщила лоб, — больше мне этого какао не делать… Я прекращаю
с завтрашнего
дня…
Как ни бодрись, как ни ставь себя на пьедестал, но ведь нельзя же выносить таких мерзостей! А разве за нее он способен отплатить? Да он первый струсит.
Дела не начнет
с редакцией. А если бы начал, так еще хуже осрамится!.. Стреляться, что ли, станет? Ха, ха! Евлампий-то Григорьевич? Да она ничего такого и не хочет: ни истории, ни суда, ни дуэли. Вон отсюда, чтобы ничего не напоминало ей об этом «сидельце»
с мелкой душонкой, нищенской, тщеславной, бессильной даже на зло!
— Я жить хочу… Довольно я
с вами возилась. Я решила третьего
дня ехать на осень за границу, на юг… А теперь я и совсем не хочу возвращаться в эту Москву.
Точно он ждал: до чего у него дойдет
дело с этой «злючкой», на какую степень самообмана способна будет она в сношениях
с ним, что наконец выйдет из их знакомства.
— Мы это увидим позднее, — ответила Нетова
с усмешкой. — Во всяком случае, вот как стоит
дело.
— Потому что идет по своей дороге, — тревожно заговорил Нетов, — идет-с. Изволите видеть, оно так в каждом
деле. Чтобы человек только веру в себя имел; а когда веры нет — и никакого у него форсу. Как будто монета старая, стертая, не распознаешь, где значится орел, где решетка.
День выдался
с утра сиверкий, мокрый,
с иглистым, полумерзлым дождем.
Он внес
с собою в
дела какую-то «идею».
— И что же-с?.. Каждый волен поступать по совести… Да и какие тут-с партии?.. Только чтобы честные люди были… А иной и кричит: «я русак, я стою за русское
дело», а на поверку выходит…
Это он заявляет свою самостоятельность… В
день похорон дядьки показывает, что сумеет всячески соблюсти себя и подняться… Говорит
с седым генералом,
с членом суда. И очень что-то бойко… Не скоро доберется он до церкви. Вошел.
Вечером, за чаем в будуаре Марьи Орестовны, на атласном пуфе сидел брат ее, приехавший всего три
дня назад, и рассказывал ей, какой успех имела речь Евлампия Григорьевича. К обеду сестра его не выходила. Она страдала мигренью. Накануне муж пришел ей сказать, что ее желание исполнено, и передал ей пакет
с ценными бумагами, приносящими до пятидесяти тысяч дохода.
На дворе разыгралась вьюга. Рождество через несколько
дней. Переулок, выходящий на Спиридоновку, заносит
с каждым новым порывом ветра. Правый тротуар совсем замело. Глаз трепещет и мигает в обмерзлых фонарях. Низенькие домики точно кутаются в белые простыни. Заборы, покрытые и сверху и снизу рыхлым наметом снега, ныряют в колеблющемся полусвете переулка. Стужа не сильна, но ветер донимает. Переулок пуст, а час еще не поздний, около девяти.
С помощью Дуняши она перевела мать под руки
с кресла на кровать,
раздела и уложила.
Почитать старушкам? Она предлагала. Они долго просидят. А ей надо дожидаться брата Нику. Ника приедет поздно, часу во втором, а то и позднее.
Днем она никак его не схватит. И смелости у нее нет настоящей, а ночью, когда все уснут, вот тут-то она и заговорит
с ним как должно.
— Папа сейчас должен быть, — сказала Тася и подошла к Палтусову. — Только вы, Андрюша, про меня ему ничего еще не говорите. Теперь не стоит… Я ему на
днях сама скажу, что
с матерью я ладить не могу и надо взять компаньонку. Деньги у меня есть… на это…
Палтусов, одеваясь, распределял обыкновенно свой
день. Он вспомнил про Долгушина, про разговор
с генералом, рассмеялся и решил, что заедет к этому старику, Куломзову.
День держался яркий,
с небольшим морозом. Езда на улицах, по случаю праздника, началась
с раннего утра. В четверть часа докатил Палтусов до церкви „Успенья на Могильцах“. В этом приходе значился дом гвардии корнета Евграфа Павловича Куломзова.
Пирожков шел
с ним под руку и то и
дело раскланивался.
С любопытством осматривали они своего нового товарища. Не все ли равно,
с кем побрататься в этот
день… Он говорит, что учился там же, и довольно этого.
— И пускай их, — говорил пристав. —
С меня взятки гладки… Нынче Татьянин
день… можно и лишнее сказать… Римского духу нет в нас… И русский человек — скудный, захудалый человек. Никита Иваныч, батюшка! Ты воистину рек… А и соборы были земские… При тишайшем царе… Недовольных сто человек и больше… в Соловки, на цепь… Вот-те и представители!
Вот тут бы ей жить, если б нашлась недорогая комната… Мать
с каждым
днем ожесточается… Отцу Тася прямо сказала, что так долго продолжаться не может… Надо думать о куске хлеба… Она же будет кормить их. На Нику им надежда плохая… Бабушка сильно огорчилась, отец тоже начал кричать:"Срамишь фамилию!"Она потерпит еще, пока возможно, а там уйдет… Скандалу она не хочет; да и нельзя иначе. Но на что жить одной?.. Наняла она сиделку. И та обойдется в сорок рублей. Даром и учить не станут… Извозчики, то, другое…
Сердится барышня… Ничего! Да, он за нее испугался. Сначала он гораздо легче посмотрел на знакомство Таси
с Грушевой, так, по-московски… Потом, как-то на
днях, вспомнил все и сообразил.
В прошлом году она должна была сделать выговор двум англичанам-приятелям. Они вздумали бросать хлебные шарики
с одного конца стола на другой. А иногда ни
с того ни
с сего обидятся и что-нибудь скажут грубое, немцы вспылят. Без ее вмешательства выходили бы истории. То ли
дело Пирожков!.. Говорит умно, тихо… il a toujours un petit mot pour rire [он всегда найдет чем рассмешить (фр.).].
— Садитесь, садитесь, вот сюда, — усадила ее Грушева рядом
с собой и взяла за руку. — Это наш Сарду, — шепнула она ей на ухо. — Ловко переделывает, отлично труппу изучил… Вы
с ним полюбезнее… в самом
деле рольку напишет. Он наш поставщик.