Неточные совпадения
16 апреля 1928 года, вечером,
профессор зоологии IV Государственного университета и директор зооинститута в Москве Персиков вошел в свой
кабинет, помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена.
Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся.
Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он с тихим и довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с Марьей Степановной в двух комнатах. Теперь
профессор все пять получил обратно, расширился, расположил две с половиной тысячи книг, чучела, диаграммы, препараты, зажег на столе зеленую лампу в
кабинете.
Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо института, когда
профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли утро, и в
кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами...
— Панкрат, — сказал
профессор, глядя на него поверх очков, — извини, что я тебя разбудил. Вот что, друг, в мой
кабинет завтра утром не ходить. Я там работу оставил, которую сдвигать нельзя. Понял?
Вместо ответа молодой человек поклонился
профессору два раза на левый бок и на правый, а затем его глазки колесом прошлись по всему
кабинету, и тотчас молодой человек поставил в блокноте знак.
Вместо Панкрата послышалось за дверью странное мерное скрипенье машины, кованое постукиванье в пол, и в
кабинете появился необычайной толщины человек, одетый в блузу и штаны, сшитые из одеяльного драпа. Левая его, механическая, нога щелкала и громыхала, а в руках он держал портфель. Его бритое круглое лицо, налитое желтоватым студнем, являло приветливую улыбку. Он по-военному поклонился
профессору и выпрямился, отчего его нога пружинно щелкнула. Персиков онемел.
На другой день после того, как он развязался с Альфредом Бронским, ему пришлось выключить у себя в
кабинете в институте телефон, снявши трубку, а вечером, проезжая в трамвае по Охотному ряду,
профессор увидал самого себя на крыше огромного дома с черною надписью «Рабочая газета».
Ровно через десять минут
профессор принимал у себя в
кабинете новых гостей.
История о калошах вызвала взрыв живейшего интереса со стороны гостей. Ангел молвил в телефон домовой конторы только несколько слов: «Государственное политическое управление сию минуту вызывает секретаря домкома Колесова в квартиру
профессора Персикова, с калошами», — и Колесов тотчас, бледный, появился в
кабинете, держа калоши в руках.
Персиков вернулся в
кабинет, к диаграммам, но заниматься ему все-таки не пришлось. Телефон выбросил огненный кружочек, и женский голос предложил
профессору, если он желает жениться на вдове интересной и пылкой, квартиру в семь комнат. Персиков завыл в трубку...
— Что вам надо? — страшно спросил Персиков, сдирая при помощи Панкрата с себя пальто. Но котелок быстро утихомирил Персикова, нежнейшим голосом нашептав, что
профессор напрасно беспокоится. Он, котелок, именно затем здесь и находится, чтобы избавить
профессора от всяких назойливых посетителей… что
профессор может быть спокоен не только за двери
кабинета, но даже и за окна. Засим неизвестный отвернул на мгновение борт пиджака и показал
профессору какой-то значок.
— Владимир Ипатьич! — прокричал голос в открытое окно
кабинета с улицы Герцена. Голосу повезло: Персиков слишком переутомился за последние дни. В этот момент он как раз отдыхал, вяло и расслабленно смотрел глазами в красных кольцах и курил в кресле. Он больше не мог. И поэтому даже с некоторым любопытством он выглянул в окно и увидал на тротуаре Альфреда Бронского.
Профессор сразу узнал титулованного обладателя карточки по остроконечной шляпе и блокноту. Бронский нежно и почтительно поклонился окну.
Был очень солнечный августовский день. Он мешал
профессору, поэтому шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами в приоткрытую дверь камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в
кабинете, тихо лежал красный сноп луча.
К вечеру
кабинет Персикова осиротел… Опустели столы. Люди Рокка увезли три больших камеры, оставив
профессору только первую, его маленькую, с которой он начинал опыты.
Вечером в
кабинете зоологического института затрещал телефон.
Профессор Персиков взъерошил волосы и подошел к аппарату.
Поэтому «Известия» и вышли на другой день, содержа, как обыкновенно, массу интересного материала, но без каких бы то ни было намеков на грачевского страуса. Приват-доцент Иванов, аккуратно читающий «Известия», у себя в
кабинете свернул лист «Известий», зевнув, молвил: «Ничего интересного» — и стал надевать белый халат. Через некоторое время в
кабинете у него загорелись горелки и заквакали лягушки. В
кабинете же
профессора Персикова была кутерьма. Испуганный Панкрат стоял и держал руки по швам.
Неточные совпадения
— Обедать? Спасибо. А я хотел пригласить вас в ресторан, тут, на площади у вас, не плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя в столовую впереди Самгина, усаживаясь к столу. Он удивительно не похож был на человека, каким Самгин видел его в строгом
кабинете Прейса, — тогда он казался сдержанным, гордым своими знаниями, относился к людям учительно, как
профессор к студентам, а теперь вот сорит словами, точно ветер.
Его высокопревосходительство, Нил Алексеевич, третьего года, перед Святой, прослышали, — когда я еще служил у них в департаменте, — и нарочно потребовали меня из дежурной к себе в
кабинет чрез Петра Захарыча и вопросили наедине: «Правда ли, что ты
профессор Антихриста?» И не потаил: «Аз есмь, говорю», и изложил, и представил, и страха не смягчил, но еще мысленно, развернув аллегорический свиток, усилил и цифры подвел.
Вихров с искреннейшим благоговением вдыхал в себя этот ученый воздух; в
кабинете, слабо освещенном свечами с абажуром, он увидел самого
профессора; все стены
кабинета уставлены были книгами, стол завален кипами бумаг.
Позвонили ужинать. Лаптев пошел в столовую, а Федор остался в
кабинете. Спора уже не было, а Ярцев говорил тоном
профессора, читающего лекцию:
А
профессор по-прежнему от утра до глубокой ночи сидит у себя в
кабинете и пишет.