Неточные совпадения
Это определение как будто теряет свою силу тогда, когда атеизм отрицает существование бога и вместе с
тем, как буддизм, остается чрезвычайно интенсивной религией; но нетрудно распознать, что эта видимость проистекает лишь из предвзятого реалистического взгляда на существо божие, которое не подходит к буддийскому
абсолютному иллюзионизму.
Между миром и Богом лежит
абсолютное, непреодолимое для мира расстояние, которое, если и преодолевается,
то незакономерно, прерывно, свободно, чудесно, благодатно.
Т. 1. С. 103).], если диалектика есть достаточно надежный мост, ведущий человека к свышечеловеческому бытию, к
абсолютному духу,
то очевидно, что мир и есть этот же самый дух, находящийся на соответственных ступенях своего диалектического саморазвития.
—
То, что она (наука) добывает путем доказательств, для религии является просто
абсолютным фактом.
С. 252).], между
тем как религия имеет дело с положительной бесконечностью, с трансцендентным и
абсолютным Богом, подающим нам вечную жизнь, упокояющим и спасающим от распаленного колеса «дурной бесконечности», этой бешеной, ненасытной «эволюции».
Кто погружается в свое мистическое религиозное чувство,
тот как бы смотрит в темную бездну, в которой он ничего не может различить и распознать: или, что
то же самое, он видит словно всенаполняющий блеск
абсолютного света, ослепляющего его зрение.
Как связанная не с субстанциальностью, но модальностью человеческого существа, как плод первородного греха, нравственность вообще не представляет собой вершины,
абсолютной грани, она преодолима, ибо святость, хотя в себя и включает «делание заповедей», но сама находится уже «по
ту сторону добра и зла»; также и дети, состояние которых, по слову Спасителя, является живой нормой Царствия Божия [«Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18:3).], свободны от уз нравственности.
Мышление есть
Абсолютное в философии,
тот свет, в котором логически возникает и мир, и Бог.
Это есть не только отношение духа к
абсолютному духу, но сам
абсолютный дух относит себя к
тому, что мы положили на другой стороне как различие; и выше религии есть, стало быть, идея духа, который относится к самому себе, есть самосознание
абсолютного духа…
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления — само
абсолютное, единое в бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и
то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского сознания,
то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
Диалектика есть дискурсия дискурсии, и только Гегель мог увидать в ней преодоление дискурсивности, нечто
абсолютное и сверхдискурсивное, между
тем как и логика Гегеля есть рабство дискурсии, отличающееся даже воинствующим характером.
Абсолютное НЕ отрицательного богословия поэтому не содержит никакой отрицательной утвержденное, которая всегда есть соотносительность: это и не ου, и не μη (два оттенка греческого отрицания, одной наличностью своею уже предполагающие целую философию и
тем свидетельствующие о философском гении эллинов).
Так как все представляет собой энергию Единого
абсолютного лишь на разных ступенях совершенства,
то по отношению к миру эта система, по справедливой характеристике Целлера [Zeller.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни
абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду,
то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не есть сила или свет; не живет и не есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни
тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (
абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Единое, вселикое, безусловное НЕ, —
абсолютное НЕ, — таково содержание отрицательного (апофатического) богословия Дионисия Ареопагита. И несмотря на явную близость с неоплатонизмом, он идет дальше и судит радикальней Плотина. Ибо, как мы уже знаем, Плотин, идя апофатическим путем, все еще оставляет понятие единого как определение
абсолютного, между
тем у Дионисия, в апофатическом аспекте, оно не есть ни единое, ни единство, но есть полное и окончательное НЕ-кто и НЕ-что.
Вместе с
тем Он есть
абсолютное самотожество (non aliud), в Нем нет различий, каждое так наз. божественное свойство есть положение
того же божественного существа.
Странным образом Бруно находится в явной зависимости и от идей Николая Кузанского, которого был усердным почитателем; поэтому в своем трактате «De la causa, principio e uno», излагая учение об
абсолютном, сильно напоминающее взгляды Николая К. о coincidenlia oppositorum и о possest, Дж. Бруно говорит следующее: «
То, что в другом случае было бы противоположно и противоречиво, в нем (в
абсолютном) есть одно и
то же, и каждая вещь есть в нем одно и
то же.
Итак, Эн-соф, которому принадлежит
абсолютное совершенство,
абсолютное единство, неизменность, неограниченность, остается в
то же время недоступно нашему разуму и пониманию в своем существе; поэтому для него не может быть дано никакого определения, о нем не может быть поставлено никакого вопроса, для него нет никакого образа или уподобления.
И в
то же время в религии человек узнает Бога, относительное зрит
Абсолютное, а
тем самым и себя находит в
Абсолютном, ибо нет ничего вне
Абсолютного, иначе последнее ограничивалось бы относительным и не было бы
Абсолютным.
Акт творения, изводящий мир в бытие, полагающий его внебожественным, в
то же время отнюдь не выводит его из божественного лона.
Абсолютное полагает в себе относительное бытие или тварь, ничего не теряя в своей абсолютности, но, однако, оставляя относительное в его относительности. Философское описание интуиции тварности приводит к новой, дальнейшей антиномии: внебожественное в Божестве, относительное в
Абсолютном.
И, однако, в
то же время нельзя сказать, что Бог есть причина мира, ибо это значило бы превратить
абсолютное в относительное, поставив трансцендентное в имманентно-непрерывный ряд причин и следствий, истолковать отношения между Богом и миром в смысле причинной, механической зависимости, в силу которой каждое последующее с необходимостью вытекает из предыдущего.
«Поэтому должна быть принята такая причинность, чрез которую нечто совершается, без
того, чтобы эта причина не определялась далее еще через какую-либо предшествующую причину по необходимым законам, т. е. через
абсолютную спонтанность причин, которые бы от себя начинали ряд явлений, протекающих по законам природы, следовательно, трансцендентальную свободу, без которой даже в развитии природы порядок явлений со стороны причин никогда не является полным» (370).
Антиномия тварности есть лишь дальнейшее раскрытие изначальной антиномии
Абсолютного и относительного, выражающейся в безусловном НЕ отрицательного богословия, противоположном всякому ДА, однако вместе с
тем и сопряженном с ним.
Однако здесь существенно, что эти относительно трансцендентные ступени суть диалектические самоположения одного и
того же начала, совершающиеся внутри его, transcensus его модальностей, но здесь нет безусловного, не диалектического, а антиномического трансценза от
абсолютного к относительному, от Творца к твари.
Если мир не сотворен, но диалектически возникает в
абсолютном и ему единосущен,
то он, следовательно, вечен и субстанциален в своей основе; с другой же стороны, и бог здесь не абсолютен и самоосновен в своем бытии, но рождается или происходит в
абсолютном Ничто-все.
Наибольшее философское и религиозное значение имеет, однако, не эта гипотеза метафизической катастрофы, но другая форма динамического пантеизма, согласно которой мир есть эманация
абсолютного, он происходит как излияние от преизбыточной его полноты, подобно
тому как вода изливается из переполненного сосуда или солнечный свет и тепло исходят из солнца.
Единое
абсолютное, Εν, одновременно оказывается в нем и трансцендентным, и имманентным миру, мир же есть сумерки
абсолютного, которые сгущаются
тем больше, чем глубже он погружается в свое бытие.
Зачем и почему происходит эта эманация мира из единого Ничто, на это не может быть ответа, и не находим его мы и в учении Плотина: мир происходит потому, что вода не может не изливаться из переполненного сосуда, а созревший плод не отваливаться от ветки, но в
то же время мир является у Плотина местом для исправления и вразумления душ, отяжелевающих и испадающих из лона
абсолютного.
Если мир. возникает только в процессе удаления из
абсолютного, его убыли, и лишь в этой убыли и состоит его собственная природа,
то, очевидно, миротворящее начало есть прогрессивно возрастающий минус
абсолютного, или погружение его во зло: отсюда получается неизбежный антикосмизм, и самого Плотина лишь эллинский дух да непоследовательность спасали от сатанинского вывода, формулированного Мефистофелем...
Бемизм есть динамический спинозизм, концепция же отношения Бога к миру у обоих одна и
та же [Cp., напр., у Спинозы: «Я раскрыл природу Бога и его свойства, а именно, что он необходимо существует; что он един; что он существует и действует по одной только необходимости своей природы; что он составляет свободную причину всех вещей; что все существует в Боге и, таким образом, зависит от него, что без него не может ни существовать, ни быть представляемо; и наконец, что все предопределено Богом и именно не из свободы вовсе или
абсолютного благоизволения, а из
абсолютной природы Бога, иными словами, бесконечного его могущества…
Выхождение из себя
абсолютного духа есть, во-первых, свободное, его не нужно смешивать с
тем внутренним рождением, а также и с
тем внешним, вытекающим из необходимости (Not) или инстинкта рождением и зачатием.
Вместе с
тем и
абсолютному духу ничто при этом произведении не прибавляется, и он не нуждается в этом обнаружении даже для своего собственного восполнения.
Абсолютный дух осуществляет это свободное свое произведение лишь
тем, что он хотя и отличенное, но не отделенное и не зависимое от него бытие поставляет и подчиняет себе, частью заставляя содействовать себе, частью же делая своим орудием» (I, 214, 5, ib., 119).
Это возникновение не может мыслиться по категории причинной связи, мир не есть следствие, а Бог не есть его причина, и это не только потому, что Бог понятый как первопричина уже включается в причинную цепь, в область относительного, но и потому, что causa aequat effectum [Причина равна действию (лат.).], причина объясняет следствие, лишь находясь с ним в
той же плоскости, при творении же мы имеем, μετάβασις εις άλλο γένος, скачок от
Абсолютного к относительному, и причинное объяснение здесь не пользует нимало.
Но в идее творения мир полагается вместе с
тем и вне
Абсолютного, как самобытное относительное.
Божественные энергии, действующие в мире, принадлежат вечности
Абсолютного, а
то, что принадлежит самому миру в его процессе, существует лишь в относительном: мир покоится в лоне Божием, как дитя в утробе матери.
В учении об эманации (напр., у Плотина) небытие, приемлющее эту эманацию,
тьма, обступающая свет, остается совершенно пассивна, зеркальна, мертвенна, она составляет лишь некоторый минус, обусловливает ущербное состояние
Абсолютного.
Тем самым вносится двойственность в единстве неразличимости, и в нем воцаряется coincidentia oppositorum: в
Абсолютном появляется различение Бога и мира, оно становится соотносительно самому себе как относительному, ибо Бог соотносителен миру, Deus est vox relativa [Бог есть понятие соотносительное (лат.).] [Цит. Schelling. Darstellung des philophischen Empirismus, Ausgew. Werke, Bd.
Здесь приличествует лишь благоговейное безмолвие пред непостижной, в недрах
Абсолютного совершающейся тайной, и нет ничего более безвкусного, как разные рациональные «дедукции» творения, претензии «гнозиса», все равно метафизического или мистического [В чрезмерном «дедуцировании» творения и, следовательно, в рационализме повинен и Вл. Соловьев, следующим образом рассуждающий об этом: «Если бы
абсолютное оставалось только самим собою, исключая свое другое,
то это другое было бы его отрицанием, а, следовательно, оно само не было бы
абсолютным» (Органические начала цельного знания.
Но, должны мы
тем не менее настойчиво указать, в
Абсолютном нет и бытия, которое соотносительно небытию, с ним сопряжено, не существует вне небытия; последнее ведь только и полагается в бытии, на фоне бытия, как его грань.
Замечательно, что, как только притупляется специфическое чувство тварности, или созданности из ничего, и
тем самым мир сливается с
Абсолютным, становясь его модусом или ипостасью, — он одновременно делается призрачным, лишается самобытности, и пантеизм (или космотеизм) наказуется акосмизмом.
Действительно, если устранить из мысли и чувства ничто как основу твари,
то различие между
Абсолютным и миром, Творцом и творением, улетучивается, мир сам по себе представляется
абсолютным или, что
то же, абсолютность приписывается бытию, которое в действительности соотносительно небытию, а потому и вообще относительно.
Очевидно, далее, что если рассматривать вселенную как само
Абсолютное («субстанцию» или божество),
то она не может же почитаться за таковое в своем бытийном лике, т. е. в бывании, Werden, последнее неизбежно должно тогда отрицаться в онтологической подлинности своей.
Ибо часть, кусок, член, целое, столько, больше, меньше, как это, как
то, чем это, чем
то, согласно, различно и другие отношения не выражают
абсолютного и поэтому не могут относиться к субстанции, к единому, к сущности, но лишь чрез посредство субстанции быть при едином и сущности как модусы, отношения и формы…
Вся неисходность противоположения единого и всего, заключенная в понятии всеединства, сохраняется до
тех пор, пока мы не берем во внимание, что бытие существует в ничто и сопряжено с небытием, относительно по самой своей природе, и идея
абсолютного бытия принадлежит поэтому к числу философских недоразумений, несмотря на всю свою живучесть.
Абсолютное для нее не открывает себя в творении, не становится отцом всего сущего, как и ничто не становится матернею, меоном всего, но остается во «
тьме кромешной» безусловного укона.
И наоборот, если принять, что
Абсолютное, полагая в себе относительное, или бытие, становится «Отцом всяческих»,
то и ничто, не-сущая основа творения, становится Матернею, меоном, содержащим в себе все, потенциальным всеединством мира.
Тайна творения, обнаруживающаяся в антиномии тварности, состоит в
том, что в ничто излились творческие силы бытия, имеющие своим источником само
Абсолютное.
Он есть единство
абсолютного и ничто,
абсолютное в относительном или относительное в
абсолютном;
абсолютное приостанавливает, отменяет свою актуальную абсолютность, делает ее потенциальною, чтобы дать место относительному, которое
тем самым приобщается к
абсолютному.