Неточные совпадения
Т. 2. С. 337–495.], ибо здесь, очевидно, есть внутреннее противоречие в самой постановке задачи: соображениями относительными, основанными на законе причинности и анализе причинных рядов, утверждается
бытие абсолютного, возвышающегося над относительным и свободного от причинности.
Т. 1. С. 103).], если диалектика есть достаточно надежный мост, ведущий человека к свышечеловеческому
бытию, к
абсолютному духу, то очевидно, что мир и есть этот же самый дух, находящийся на соответственных ступенях своего диалектического саморазвития.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного
бытия: мышление мышления — само
абсолютное, единое в
бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
В действительности мы знаем, что эта философская дедукция земли и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического
бытия, которое отнюдь не соглашается быть только понятием [Совершенно справедливо замечает А. Древе в своих примечаниях к гегелевской философии религии: «Гегель отожествляет сознательное
бытие не с сознательной стороной
бытия (Bewusst-Sein) или идеальным
бытием, но непосредственно с реальным и приходит, таким образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного
бытия продумать процесс
абсолютного, вечного, досознательного и сверхсознательного мышления непосредственно как таковой.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни
абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного
бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Как наименее кривая линия совпадает с наиболее прямой, так в Боге совпадают самое великое и самое малое (de docta ignorantia I, 4),
бытие и небытие (ibid., с. 6, de Possest), реальное и идеальное, прошлое, настоящее и будущее в
абсолютном ныне.
Антиномия здесь подменяется диалектическим противоречием: в силу внутренней необходимости, диалектики самого
абсолютного, некоей метафизической причинности выявляются последовательные звенья
бытия, и торжествует, таким образом, начало непрерывной закономерности и соответствующей ему непрерывности в мышлении.
Акт творения, изводящий мир в
бытие, полагающий его внебожественным, в то же время отнюдь не выводит его из божественного лона.
Абсолютное полагает в себе относительное
бытие или тварь, ничего не теряя в своей абсолютности, но, однако, оставляя относительное в его относительности. Философское описание интуиции тварности приводит к новой, дальнейшей антиномии: внебожественное в Божестве, относительное в
Абсолютном.
Такая характеристика совершенно не соответствовала бы идее творения, согласно которой
бытие мира или относительного логически совсем не вытекает и не может быть выведено из
Абсолютного, как причинно необходимое его последствие...
Мир как творение получает в своей относительности реальность и самобытность, противостоит Богу не как призрак, иллюзия или майя, как бы лишь закрывающая
Абсолютное от самого себя; он получает свою realitas как дар от Ens realissimum [Реальность,
бытие; вещь реальнейшая, Бог (лат.).].
Если мир не сотворен, но диалектически возникает в
абсолютном и ему единосущен, то он, следовательно, вечен и субстанциален в своей основе; с другой же стороны, и бог здесь не абсолютен и самоосновен в своем
бытии, но рождается или происходит в
абсолютном Ничто-все.
Мировому
бытию может быть, далее, приписана некоторая, хотя и ущербленная, реальность, производная от
Абсолютного; так стоит дело в системе статического пантеизма Спинозы, а также и динамического пантеизма Гартмана и Древса: мир возникает, согласно учению последних, вследствие некоторого «скандала» в
абсолютном, — появления слепой и бессмысленной воли к
бытию, вызвавшей против себя логическую реакцию в недрах
абсолютного, причем для ликвидации этого недоразумения потребовался целый мировой процесс.
№ 1–3, 5–8).], и является потребность искупления от мирового
бытия; в отдаленной перспективе рисуется возвращение к первоначальному безразличию,
абсолютной ночи Ничто.
Единое
абсолютное, Εν, одновременно оказывается в нем и трансцендентным, и имманентным миру, мир же есть сумерки
абсолютного, которые сгущаются тем больше, чем глубже он погружается в свое
бытие.
Плотиновская эманация отличается, однако, от индийского акосмизма своим реализмом: мир, как излияние
абсолютного, постольку реален, поскольку ему все же принадлежит полнота божественных сил, в него излившихся; он есть, имеет хотя и ущербленное, но все-таки не призрачное
бытие.
Абсолютный дух осуществляет это свободное свое произведение лишь тем, что он хотя и отличенное, но не отделенное и не зависимое от него
бытие поставляет и подчиняет себе, частью заставляя содействовать себе, частью же делая своим орудием» (I, 214, 5, ib., 119).
Если скажем, что
бытие, т. е. относительное во всей множественности своей, есть совокупность модусов
Абсолютного, т. е. что
Абсолютное имеет в себе относительное, как модусы (учение Спинозы [Модус (в системе Спинозы) — единичное проявление единой и единственной субстанции.
Мир реален в своей божественной основе, поскольку
бытие его есть
бытие в
Абсолютном, — в этом сходятся идеи как творения, так и эманации.
Абсолютное преизбыточно, оно есть неисчерпаемый источник преизобильного
бытия, которое есть излияние его богатства и полноты, и в этом правда идеи эманации, которая целиком включается и в идею творения.
Он есть в
бытии своем только жертва попустительствующей полноты
Абсолютного, до известной степени его изнанка.
Абсолютное, не теряя абсолютности своей, полагает в себе относительное как самостоятельное
бытие — реальное, живое начало.
Бог же волен ввести себя в трагический процесс мировой истории, в себе и для себя оставаясь от него свободным, поэтому в самом
Абсолютном нет места трагедии, которая коренится в противоборстве раздробленных сил относительного
бытия.
Парменид учит нас, что есть только
бытие, небытия же вовсе не существует; правда, он имел при этом в виду свое неподвижное,
абсолютное Единое, субстанцию мира, которой только и принадлежит
бытие, вне же ее ничего нет. В применении к такому понятию
абсолютного, очевидно, не имеет никакого значения идея небытия. Однако не так просто обстоит это в применении к действию
Абсолютного, к творческому акту, которым оно вызывает к существованию несуществовавшее доселе, т. е. небытие, творит из ничего.
Но, должны мы тем не менее настойчиво указать, в
Абсолютном нет и
бытия, которое соотносительно небытию, с ним сопряжено, не существует вне небытия; последнее ведь только и полагается в
бытии, на фоне
бытия, как его грань.
Абсолютное выше
бытия, вот чего не познал Парменид, благодаря чему он и вовлек его в диалектику относительного, т. е.
бытия.
Поэтому, хотя и прав остается Парменид, что в
Абсолютном, как пребывающем выше
бытия, не существует и небытия, но Бог, полагая относительное, т. е.
бытие, косвенно дает
бытие и небытию.
Абсолютный нуль
бытия, как одна лишь чистая его возможность без всякой актуализации, остается трансцендентен для твари, которая всегда представляет собой неразложимый сплав
бытия и небытия.
Мы не только чада неба, но и дети земли, у нас есть своя собственная мать, которая заслоняет нас собой от всепопаляющего огня
Абсолютного и рождае, нас к самобытности тварного
бытия.
Ничто, отделяя тварь от
Абсолютного, как бы образует вокруг нее собственную фотосферу, дает ей для себя и в себе
бытие.
Действительно, если устранить из мысли и чувства ничто как основу твари, то различие между
Абсолютным и миром, Творцом и творением, улетучивается, мир сам по себе представляется
абсолютным или, что то же, абсолютность приписывается
бытию, которое в действительности соотносительно небытию, а потому и вообще относительно.
Апории, возникающие при определении соотношения между единым
абсолютным универсом и относительным
бытием, вскрылись бы с еще большей ясностью, если бы Бруно перешел к выяснению природы человеческой личности и индивидуального духа, который во имя последовательности тоже пришлось бы признать акциденцией, модусом или феноменом единой субстанции (к каковому аперсонализму и приводит обыкновенно логика пантеизма).
И наоборот, если принять, что
Абсолютное, полагая в себе относительное, или
бытие, становится «Отцом всяческих», то и ничто, не-сущая основа творения, становится Матернею, меоном, содержащим в себе все, потенциальным всеединством мира.
Тайна творения, обнаруживающаяся в антиномии тварности, состоит в том, что в ничто излились творческие силы
бытия, имеющие своим источником само
Абсолютное.
Рядом со сверхбытийно сущим
Абсолютным появляется
бытие, в котором
Абсолютное обнаруживает себя как Творец, открывается в нем, осуществляется в нем, само приобщается к
бытию, и в этом смысле мир есть становящийся Бог.
Бог есть и
Абсолютное, и Творец мира, — и сверхбытийное Сущее, и Бог как основа всяческого
бытия.
Бог, как знает Его «отрицательное богословие», —
Абсолютное НЕ, совершенно трансцендентен миру и всякому
бытию, но, как Бог, Он соотносителен миру, причастен
бытию, есть.
Сколь бы ни была велика дарованная твари свобода как положительная мощь, она относится только к распоряжению божественным даром
бытия, но не к самосотворению (этой мысли противится
абсолютный идеализм люциферического оттенка, как, напр., Ich-philosophie Фихте [«Я — философия» (нем.) — так называемая первая система субъективного идеализма Фихте, исходный принцип которой — «Я есмь Я» (Ich bin Ich).
София, хотя не есть
Абсолютное или Бог, но имеет то, что имеет, непосредственно от Бога или
абсолютным образом, она свободна от погруженности в ничто, свойственной мировому
бытию.
Конечно, и «чистый разум» софиен в своем основании, и он отражает свет Логоса, но он не имеет
абсолютного значения, а есть состояние, свойственное именно данному разрезу
бытия, и теряет свое значение по мере углубления в софийную основу мира.
Как в этой тьме «кромешной» и бессветной воссиял свет, как в
абсолютное ничто всеменено
бытие, это есть непостижимое дело всемудрости и всемогущества Божия, творческого «да будет».
Каждая человеческая личность, имея для-себя-бытие, является своим
абсолютным центром; но она же и не имеет самостоятельного
бытия, свой центр находя вне себя, в целом.
Однако такая свобода, т. е.
абсолютный произвол (каковой невозможен в теперешней жизни, где свобода и необходимость смешаны неразрывно в жизненном процессе, так же как
бытие и небытие), не имеет в себе устойчивости, как напрягающаяся самость.