Неточные совпадения
Это
положение есть не только аналитическое суждение, выведенное на основании рассмотрения понятия религии, но вместе с тем и религиозное синтетическое суждение a priori [Синтетические суждения a priori — в системе Канта такие суждения, которые увеличивают данное познание и при этом проистекают не из опыта, а из свойств человеческого мышления.].
Такое
положение было бы нестерпимо и совершенно раскалывало и обессиливала бы наше сознание, если бы вера и рассудок имели одну и ту же задачу, один и тот же предмет.
Так называемая терпимость может
быть добродетелью, и становится даже высшею добродетелью, чем нетерпимость, лишь тогда, когда она питается не индифферентным «плюрализмом», т. е. неверием, но когда она синтетически (или, если угодно, «диалектически») вмещает в себе относительные и ограниченные полуистины и снисходит к ним с высоты своего величия, однако отнюдь не приравниваясь к ним, не сводя себя на
положение одной из многих возможностей в «многообразии религиозного опыта».
Самодостоверным основанием для философии, относительно которого она уже не имеет возможности сомневаться и далее проблематизировать, следовательно, уже принципиально не проблематичным, а догматичным (ибо догматичность и
есть философская антитеза проблематичности), является, бесспорно, мышление: cogito — ergo sum [Мыслю, следовательно существую (лат.) — одно из основных
положений философии Р. Декарта.], говорит о себе философия.
Конечно, для философии религия должна казаться ниже ее, как не-философия, но эта, так сказать, профессиональная оценка ничего не изменяет в иерархическом
положении религии, которая имеет дело со всем человеком, а не с одной только его стороной, и
есть жизненное отношение к божественному миру, а не одно только мышление о нем.
Подобным же образом и догматы в том виде, как изучает их Dogmengeschichje [История догматов (нем.) — название фундаментального исследования А. Гарнака (т. 1–3, 1885–1889).],
суть лишь доктринальные тезисы, Lehrsätze [Научное
положение, тезис (нем)], исторически обусловленные в своем возникновении, для религиозного же сознания они
суть символы встреч с Божеством, религиозные реальности.
Кто
есть что, некто
есть нечто (или же более частные суждения: некто χ
есть определенный некто А, или нечто у
есть определенное нечто В) — таковы самые общие
положения бытия.
Мы прибегаем к помощи этих прекрасных слов лишь вследствие затруднительного
положения (απορίας), дабы остеречься от других наименований, коими мог бы
быть унижен Вечный.
Споря с учением Евномия, св. Василий В. выставляет общее
положение, что «нет ни одного имени, которое, объяв все естество Божие, достаточно
было бы его выразить…
Хотя Он нигде, но все чрез Него, а в Нем, как не существующем, ничто (ως μη δντι μηδέν) из всего, и напротив, все в Нем, как везде сущем; с другой стороны, чрез Него все, потому что Он сам нигде и наполняет все как всюду сущий» (S. Maximi Scholia in 1. de d. п., col. 204–205).], αΰτΟ δε ουδέν (и именно ουδέν, а не μηδέν), как изъятое из всего сущего (ως πάντων ύπερουσίως έξηρημένων), ибо оно выше всякого качества, движения, жизни, воображения, представления, имени, слов, разума, размышления, сущности, состояния,
положения, единения, границы, безграничности и всего существующего» (ib.) [Св. Максим комментирует эту мысль так: «Он сам
есть виновник и ничто (μηδέν), ибо все, как последствие, вытекает из Него, согласно причинам как бытия, так и небытия; ведь само ничто
есть лишение (στέρησις), ибо оно имеет бытие чрез то, что оно
есть ничто из существующего; а не сущий (μη ων) существует чрез бытие и сверхбытие (ΰπερεΐναι),
будучи всем, как Творец, и ничто, как превышающий все (ΰπερβεβηκώς), а еще более
будучи трансцендентным и сверхбытийным» (ιϊπεραναβεβηκώς και ύπερουσίως ων) (S.
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не
есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не
есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не
есть сила или свет; не живет и не
есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может
быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не
есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не
есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого
положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Утверждение трансцендентности Божества существенно связано и с другим основным
положением Пордеджа, а именно о полной свободе Бога от твари: «Что же
есть сия свобода Святой Триединицы?
Бог
есть также лишь
положение или модус абсолютного Ничто, так сказать, абсолютное, обращенное к миру, космическая его ипостась, причем другим таковым же модусом является мир, и эта одинаковая модальность бога и мира, и их в этом смысле единосущность придает им в равной степени, хотя и в разном смысле, характер преходящести, относительности: «и бог проходит», по классической формуле Эккегарта.
Все эти четыре вида природы
суть лишь разные аспекты, моменты или
положения единой природы: все
есть одно, и все
есть Бог; поэтому метафизика Эриугены принципиально сближается с учением Плотина об отношении Единого и мира.
О, конечно, это — рационализм совершенно особого типа, мистический рационализм (или «теософизм»), при котором основные
положения опираются на показания мистического опыта и не могут
быть логически выводимы и постулируемы.
Потому неплохо звучит мнение Гераклита, утверждавшего, что все вещи
суть единое, которое в силу переменчивости имеет все вещи в себе; а так как все формы находятся в нем, то к нему соответственно этому относятся и все определения, а настолько справедливы и противоречащие друг другу
положения.
Абсолютное выше бытия, оно создает бытие, и это создание
есть творение из ничего,
положение бытия в небытии [Вопрос этот составлял предмет спора между итальянскими мыслителями Розмини и Джоберти, причем первый определяет Бога именно как абсолютное бытие, второй же различает сущее и существующее, причем, по формуле Джоберти, сущее творит существующее (ср. В. Эрн.
1897, стр.135–136, не без основания указывает, напр., что дедукции трех ипостасей у Шеллинга все-таки не получается, ибо три
положения или фазиса в развитии, Божества не
суть ипостаси.
Он совершенно справедливо констатирует, что «идея троичности в Боге не
есть как бы отдельный догмат, отдельное
положение в христианстве, но его предпосылка или нечто такое, без чего христианство не существовало бы в мире» (316); однако это так именно потому, что Бог предвечно
есть Св.
Ум, которому
были бы известны для какого-либо ладного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное
положение, всех ее составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движения величайших тел вселенной наравне с движением легчайших атомов: не осталось бы ничего, что
было бы для него недостоверно, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором» (Лаплас.
Искусство, не как совокупность технически-виртуозных приемов, но как жизнь в красоте, несравненно шире нашего человеческого искусства, весь мир
есть постоянно осуществляемое произведение искусства, которое в человеке, в силу его центрального
положения в мире, достигает завершенности, ибо лишь в нем, как царе творения, завершается космос.
По определению св. Максима Исповедника, «зло и не
было и не
будет самостоятельно существующим по собственной природе, ибо оно и не имеет в сущем ровно никакой сущности, или природы, или самостоятельного лика, или силы, или деятельности, и не
есть ни качество, ни количество, ни отношение, ни место, ни время, ни
положение, ни действие, ни движение, ни обладание, ни страдание, так чтобы естественно созерцалось в чем-либо из сущего, и вовсе не существует во всем этом по естественному усвоению; оно не
есть ни начало, ни средина, ни конец».
Соответственно такому пониманию язычества, роль иудейства определяется Шеллингом преимущественно отрицательными чертами, как не-язычество, «gehemmtes Heidenthum» [Застенчивое («стеснительное») язычество (нем.).]. «Иудейство никогда не
было собственно чем-нибудь позитивным, оно может
быть определено или как подавленное язычество, или же как скрытое христианство, и именно это промежуточное
положение (diese Mitte)
было для него гибельным.
Шеллинг выставляет такое
положение: «Христос в известном смысле
был больше для язычников, чем для евреев…
Положение ищущего Христа помимо Церкви в христианскую эпоху даже менее благоприятно, нежели в дохристианскую, подобно тому как достойный брак в христианстве
есть более трудная задача, нежели вне его [Половая распущенность и утонченные формы блуда в христианских странах распространены, вероятно, даже более, чем в нехристианских.
Адаму до грехопадения, соответственно его центральному
положению в мире,
была присуща и власть, он
был царем в мироздании, наместником Божиим по праву сыновства.