Неточные совпадения
Поэтому религиозное мироощущение неизменно сопровождается известным разочарованием в этом
мире, пессимизмом в отношении к данному его состоянию, тем, что иногда зовется «мировой скорбью», но в то же
время пессимизм этот есть только тень, которую бросает свет радостной веры, сулящей победу над
миром, подающей надежду на освобождение и спасение.
Вот почему, вообще говоря, так трудно определить момент уверования или утраты веры, ибо и действительности уверование всегда и непрерывно вновь совершается, есть единый растянутый во
времени акт, и всегда неверие, как темная трясина, подстерегает каждое неверное движение, каждое колебание на пути веры [Отсюда следует, между прочим, в какой иллюзии находятся некоторые протестантские секты (баптисты, методисты), внушающие последователям своим умеренность в их совершившейся уже спасенности; и насколько мудрее и здесь оказывается православие, которое остерегает от этой уверенности как гибельной иллюзии («прелести»), указывая на необходимость постоянной борьбы с
миром, «списания», но не «спасенности».].
В мифе констатируется встреча
мира имманентного — человеческого сознания (как бы мы его ни расширяли и ни углубляли), и
мира трансцендентного, божественного, причем трансцендентное, сохраняя свою собственную природу, в то же
время становится имманентным, а имманентное раскрывается, чувствуя в себе внедрение трансцендентного.
Бог абсолютно возвышается над человеком, «во свете живет неприступном, которого никто не видел из людей и видеть не может» [Неточная цитата из Первого послания к Тимофею св. апостола Павла (6:16).], и в то же
время бесконечно уничижается, снисходит к
миру, являет себя
миру, вселяется в человека («приидем и обитель у него сотворим» [Ин. 14:23.]).
Единое у Плотина неизбежно получает двойственную характеристику: будучи первоосновой, имманентной всякому бытию, оно в то же
время остается выше всякого бытия, как трансцендентное
миру и простое Единое.
Но значит ли это в то же
время, что
мир существует помимо Бога, вне Его, рядом с Ним?
Акт творения, изводящий
мир в бытие, полагающий его внебожественным, в то же
время отнюдь не выводит его из божественного лона. Абсолютное полагает в себе относительное бытие или тварь, ничего не теряя в своей абсолютности, но, однако, оставляя относительное в его относительности. Философское описание интуиции тварности приводит к новой, дальнейшей антиномии: внебожественное в Божестве, относительное в Абсолютном.
И, однако, в то же
время нельзя сказать, что Бог есть причина
мира, ибо это значило бы превратить абсолютное в относительное, поставив трансцендентное в имманентно-непрерывный ряд причин и следствий, истолковать отношения между Богом и
миром в смысле причинной, механической зависимости, в силу которой каждое последующее с необходимостью вытекает из предыдущего.
Как же понять существующий во
времени и объятый грехом
мир?
Для Эриугены бытие чувственного
мира начинается с грехопадения человека, которое совершается не во
времени, но в некотором вневременном акте.
Он называет «бредом о творении» (creatürlicher Wahn) мысль, «будто Бог есть нечто чуждое, и пред
временем создания тварей и этого
мира держал в себе в троице своей мудростью совет, что Он хочет сделать и к чему принадлежит всякое существо, и таким образом сам почерпнул из себя повеление (Fürsatz), куда надо определить какую вещь [IV, 405.].
«После этой жизни нет возрождения: ибо четыре элемента с внешним началом удалены, а в них стояла с своим деланием и творением родительница; после этого
времени она не имеет ожидать ничего иного, кроме как того, что, когда по окончании этого
мира начало это пойдет в эфир, сущность, как было от века, станет снова свободной, она снова получит тело из собственной матери ее качества, ибо тогда пред ней явятся в ее матери все ее дела.
Перед лицом мировых неисследимостей, в беспредельности мировых пространств и безбрежности мировых
времен, в неизмеримости мировых глубин и необъятности мировых громад, — звучит он, этот чудесный голос, властно шепчущий:
миру, во всей его безмерности, не принадлежит его бытие, — оно ему дано.
Мир по силе необходимости здесь возникает, но в то же
время сам он для себя является случайностью, не имеет собственного задания и смысла.
Голгофа была не только предвечно предустановлена при создании
мира как событие во
времени, но она составляет и метафизическое существо творения.
Как первоисточник бытия, Бог всегда в
мире, все держит десницею Своей, но
мир в то же
время пребывает вне Бога, погруженный в тварное самобытие, т. е. в ничто.
Однако эта космическая теогония не исключает, но даже предполагает в то же
время и то, что
мир, как откровение Божества, есть теофания.
Но — при этом — осуществляется ли божественная полнота и в этом
мире, вовлечен ли Бог в мировой процесс с его свершениями,
временами и сроками?
См. всю VII книгу третьей Эннеады «О
времени и вечности».], которому подвластна вся тварь: и ангелы, и человеки, и весь
мир.
Августин, который говорит: «Хотя
мир духовный (ангелов) превыше
времени, потому что, будучи сотворен прежде всего, предваряет и сотворение самого
времени; несмотря, однако ж, на то, превыше его господствует вечность самого Творца, от Которого и он чрез сотворение получил свое начало если не по
времени, которого не было еще, то по условию бытия своего.
Августина, которые ставили искусительные вопросы о том, что Бог делал до сотворения
мира, и Августин разбирает их в XI книге «Исповеди», которая дает и доселе непревзойденный анализ
времени.
Бог, силою Своею вызывая
мир к бытию, присутствует и во
времени, ибо в нем протекает процесс теофанический, который есть в то же
время и теогонический.
Августина, именно о том, что делал Бог до творения
мира, тем самым расширяется в более общий вопрос об отношении Творца к творению или о реальном присутствии Его во
времени, о самоуничижении Тчорца чрез вхождение во временность и как бы совлечение с себя вечности.
Мир неуничтожим, хотя и не абсолютен, он бесконечен, хотя и не вечен, поскольку само
время есть обращенный к твари лик вечности, своего рода тварная вечность.
Актуальность Бога в
мире, делающая реальным
время и установляющая
времена и сроки мировых свершений, полагает основу истории.
Поэтому, если смотреть из прошлого и настоящего в будущее, вообще рассматривать
мир во
времени и из
времени, он представляется как неопределенное множество разных возможностей, из которых только одна избирается и осуществляется тварной свободой.
Эта ошибка опять-таки проистекает из смешения двух разных порядков идей и состоит в переводе на язык временности и становления того, что являет собой вечную основу
мира, в чем нет прежде и после, нет самого
времени.
В вечности все есть, не предопределяемое во
времени, но определяемое бытийным естеством, одинаково как при сотворении
мира, так и после него («их же предуведе, тех и предустави» […
А для этого надо показать, в чем и почему софийный
мир в одно и то же
время есть София и от нее отличается, не есть София, какова связь между
миром и Софией и пропасть, их разделяющая.
Другими словами, будучи трансцендентен
миру явлений, он в то же
время ему имманентен, составляя в нем подлинно сущее (όντως δν) в не-сущем (μη öv).
София присутствует в
мире как его основа, но она остается и трансцендентна
миру прежде всего потому, что он находится во
времени и в становлении, а София выше
времени и вне всякого процесса.
Сотворение
мира в Начале, т. е. в Софии, или на ее основе, приходится поэтому мыслить как обособление ее потенциальности от вечной ее же актуальности, чем и создается
время с временным процессом; актуализация потенции софийности и составляет содержание этого процесса.
Но это не значит, чтобы увековечены были в
мире идей эмпирические черты земной жизни Сократа, ибо они принадлежат не вечности, но временности; они могут быть вековечно запечатлены лишь в едином слитном акте, синтезе
времени.].
Начало, т. е. Божественная София, в премирном своем существовании, пребывает трансцендентна
миру с его неизбежным дуализмом неба и земли, идей и материи, но в то же
время небо и земля создаются именно в Начале, обосновываются в своем бытии в сверхбытийной Софии.
Как сила непрестанного устремления всего сущего к своему Логосу, к жизни вечной, Красота есть внутренний закон
мира, сила мирообразующая, космоургическая; она держит
мир, связывает его в его статике и динамике, и она в полноту
времен окончательной победой своей «спасет
мир».
Учению о Небесном Человеке, Адаме Кадмоне [Адам Кадмон — «абсолютное, духовное явление человеческой сущности до начала
времен как первообраз для духовного и материального
мира, а также для человека (как эмпирической реальности)» (Мифы народов
мира.
И самое различие и противопоставление иудеев и языков только до
времени и упразднено Крестом: «Христос есть
мир наш, соделавший из обоих одно — ποιήσας τα αμφότερα εν — и разрушивший стоявшую посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею, а закон заповедей учением, дабы из двух создать в себе самом одного — τους δύο κτίση εν αϋτφ είς ένα, нового человека, устрояя
мир и в одном теле примирить обоих — τους αμφότερους εν ένΐ σώματι — с Богом посредством креста, убив вражду на нем» (Ефес. 2:24-6).
«Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивший нас во Христе всяким духовным благословением в небесах, так как Он избрал нас в Нем прежде создания
мира — προ καταβολής κόσμου, чтобы мы были святы и непорочны перед ним в любви, предопределив усыновить нас Себе чрез Иисуса Христа, по благоволению воли Своей, в похвалу славы благодати Своей, которою Он облагодатствовал нас в Возлюбленном, в котором мы имеем искупление кровью Его, прощение грехов по благодати Его, каковую Он в преизбытке даровал нам во всякой премудрости и разумении, открыв нам тайну Своей воли по Своему благоволению, которое Он наперед положил — προέθετο — в Нем, во устроение полноты
времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христом.
Христе Иисусе, Господе нашем» (Ефес. 3:8-11). В соборном послании ап, Петра также читаем: «(вы искуплены) драгоценной Кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца, предназначенного еще прежде создания
мира — προεγνωσμένου προ καταβολής του κόσμου, но явившегося в последние
времена — έπ εσχάτου των χρόνων — для вас» (1 Петр. 1:19–20).
Христос сделался безмерно близок нам, и мы можем опытно ощутить и вкусить эту близость, но Он в то же
время и безмерно далек от нас, и не только по личным грехам нашим, но и вследствие общего состояния
мира, по свойству нашего «зона».
Между же первым и вторым пришествием лежит промежуточное
время некоторого, хотя и относительного, удаления Христа от
мира.
Муки полнейшего разочарования в себе и в своем пути, а в то же
время нежелание и неспособность принять это разочарование, и вдобавок еще сознание высшей своей природы и мучительно завистливое влечение к божественному
миру — терзают душу невыразимыми на человеческом языке страданиями.