Напротив, если чувственность и плоть есть только «явление», греховная греза, навеваемая Лилит, тогда ненужной и обременительной становится телесная двуполость, и преодоление косности и
греха мира должно выразиться в таком случае прежде всего в исцелении не пола, но от пола, в освобождении от Евы путем ее упразднения, возвращения внутрь Адама.
Воплотившийся Бог до конца разделил судьбу испорченного
грехом мира и человека, до крестной муки и смерти [«На землю сшел еси, да спасеши Адама, и на земли не обрет сего, Владыко, даже до ада снизшел, еси ищай» (Утреня Великой Субботы, Похвалы, статья первая, ст. 25).], и все отдельные моменты земной жизни Спасителя представляют как бы единый и слитный акт божественной жертвы [Интересную литургическую иллюстрацию этой мысли мы имеем в том малоизвестном факте, что богослужения пред Рождеством Христовым включают в себя сознательные и преднамеренные параллели богослужению Страстной седмицы, преимущественно Великой Пятницы и Субботы, и отдельные, притом характернейшие песнопения воспроизводятся здесь лишь с необходимыми и небольшими изменениями.
Неточные совпадения
В душе человеческой появляется сознание неабсолютности и внебожественности, а следовательно, относительности и греховности своего бытия, но одновременно зарождается и стремление освободиться от «
мира», преодолеть его в Боге; другими словами, вместе с религиозным самосознанием в человеке родится и чувство зла, вины,
греха, отторженности от Бога, а равно и потребность спасения и искупления.
«Ибо и до закона
грех был в
мире; но
грех не вменяется, когда нет закона…
Их
грех и вина против кафоличности совсем не в этом, а в том, что они исказили самую идею кафоличности, связав ее с внешним авторитетом, как бы церковным оракулом: соборность, механически понятую как внешняя коллективность, они подменили монархическим представительством этой коллективности — папой, а затем отъединились от остального христианского
мира в эту ограду авторитета и тем изменили кафоличности, целокупящей истине, церковной любви.
Мир этот не должен был бы существовать, его создал
грех.
Здешний
мир есть наполовину плод
греха, ошибки, недоразумения, он не имеет своей особой идеи в творческом плане Божием.
Уразуметь это всеединство — значит постигнуть
мир в Софии, чего не дано тварному оку, затемненному
грехом.
Но эта основа мироздания в себе таила возможность актуализации и вмешательства в судьбы
мира, т. е.
греха и зла.
Таким образом, возможность зла и
греха, как актуализации ничто, была заранее дана в мироздании: благость и любовь, проявившиеся в творении
мира, не остановились и перед тем, чтобы смириться, дав место бунтующему, хаотическому ничто, которое возможность самоутверждения получает лишь благодаря всему, как тьма и тень получают свое бытие только от света, хотя и стремятся с ним соперничать.
И уже само это бытие — небытие, как общее состояние мироздания, есть метафизический
грех, о котором сказано:
мир во зле лежит.
Вместе с
грехом в
мир вошла и смерть, как начало враждебное бытию, его разрушающее.
«Небо» κόσμος νοητός,
мир умопостигаемый, нетленный и вечный, пребывает в недосягаемой для
греха области, превыше всякого бытия, и софийными лучами, бытийными своими энергиями связывает его, спасает от распыления, сохраняет от всегубительных войн свирепеющего хаоса — ничто.
Первородный
грех совершился не в душе
мира, но в ее низшем, становящемся центре, в области тварности.
Другими словами, первородный
грех принес с собой не субстанциальную, но лишь функциональную порчу
мира, «
мир во зле лежит» [1 Ин. 5:19; цитируется неточно.], но не есть зло, оно есть его состояние, а не естество.
В определении степени порчи
мира первородным
грехом выражается весьма важный оттенок мироощущения, который далеко не всегда и не вполне поддается отчетливой формулировке, но оказывает сильнейшее влияние на все мировоззрение.
А это значит, что сила первородного
греха хотя была велика и вредительна, но осталась ограниченной в субстанииалъно испорченном
мире не могла бы родиться Богоматерь, и такую плоть не мог был бы приять на Себя Спаситель
мира.
В божественной Софии нет ограниченности, ибо все существует во всем, но в
мире, подвластном
греху, конкретность всегда сопряжена и с односторонностью.
«Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивший нас во Христе всяким духовным благословением в небесах, так как Он избрал нас в Нем прежде создания
мира — προ καταβολής κόσμου, чтобы мы были святы и непорочны перед ним в любви, предопределив усыновить нас Себе чрез Иисуса Христа, по благоволению воли Своей, в похвалу славы благодати Своей, которою Он облагодатствовал нас в Возлюбленном, в котором мы имеем искупление кровью Его, прощение
грехов по благодати Его, каковую Он в преизбытке даровал нам во всякой премудрости и разумении, открыв нам тайну Своей воли по Своему благоволению, которое Он наперед положил — προέθετο — в Нем, во устроение полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христом.
Христос сделался безмерно близок нам, и мы можем опытно ощутить и вкусить эту близость, но Он в то же время и безмерно далек от нас, и не только по личным
грехам нашим, но и вследствие общего состояния
мира, по свойству нашего «зона».
Ни вас, друзья мои, ни того ясного, славного времени я не дам в обиду; я об нем вспоминаю более чем с любовью, — чуть ли не с завистью. Мы не были похожи на изнуренных монахов Зурбарана, мы не плакали о
грехах мира сего — мы только сочувствовали его страданиям и с улыбкой были готовы кой на что, не наводя тоски предвкушением своей будущей жертвы. Вечно угрюмые постники мне всегда подозрительны; если они не притворяются, у них или ум, или желудок расстроен.
Неточные совпадения
Так я все веду речь эту не к тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещали султану
мир, и нам бы великий был
грех, потому что мы клялись по закону нашему.
Феклуша. Нельзя, матушка, без
греха: в
миру живем. Вот что я тебе скажу, милая девушка: вас, простых людей, каждого один враг смущает, а к нам, к странным людям, к кому шесть, к кому двенадцать приставлено; вот и надобно их всех побороть. Трудно, милая девушка!
Вон Алексея Петровича три губернатора гнали, именье было в опеке, дошло до того, что никто взаймы не давал, хоть по
миру ступай: а теперь выждал, вытерпел, раскаялся — какие были
грехи — и вышел в люди.
Можно установить следующие религиозные черты марксизма: строгая догматическая система, несмотря на практическую гибкость, разделение на ортодоксию и ересь, неизменяемость философии науки, священное писание Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, которое может быть истолковываемо, но не подвергнуто сомнению; разделение
мира на две части — верующих — верных и неверующих — неверных; иерархически организованная коммунистическая церковь с директивами сверху; перенесение совести на высший орган коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного
греха (эксплуатации).
Мы должны заставить поверить в нас, в силу нашей национальной воли, в чистоту нашего национального сознания, заставить увидеть нашу «идею», которую мы несем
миру, заставить забыть и простить исторические
грехи нашей власти.