Неточные совпадения
Это маскируется благодаря бесспорной личной религиозности и религиозному темпераменту Шлейермахера, который сам, несомненно, религиознее своей философии, представляющей собой (подобно якобиевскому учению о вере) просто pis aller [Вынужденная замена того, что
является недоступным; неизбежное
зло (фр.).], попытку спасти древнее благочестие от натиска рационализма и критицизма.
Как связанная не с субстанциальностью, но модальностью человеческого существа, как плод первородного греха, нравственность вообще не представляет собой вершины, абсолютной грани, она преодолима, ибо святость, хотя в себя и включает «делание заповедей», но сама находится уже «по ту сторону добра и
зла»; также и дети, состояние которых, по слову Спасителя,
является живой нормой Царствия Божия [«Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18:3).], свободны от уз нравственности.
Также называется Он благом, но и этим Он не
является в собственном смысле, ибо благу противостоит
зло, а Он более чем благ или сверхблаг…
Из сказанного видно, сколь ограниченным и неполным остается понятие материи у Платона и сколь извращенным
является оно у Плотина, для которого материя, как начало отрицательное, как небытие, есть
зло и даже начало
зла.
«Для того, кому жизнь есть благо, она
является таковым не потому, что есть соединение души с телом, а потому, что
зло отвращается добром, но смерть есть большее благо.
Вот важнейшее место, сюда относящееся: «если душа благодаря ускоренному уходу освобождается от тела, то она ни в каком отношении не терпит ущерба и познала природу
зла с тем, чтобы открылись заключенные в ней силы и обнаружились энергии творчества, которые оставались бы втуне при спокойном пребывании в бестелесном, ибо никогда не могли бы перейти в действие, и от души осталось бы скрытым, что она имеет» (Enn. IV, Lib. VIII, cap. 5).], а в неблагоприятном душа загрязняется и, для того чтобы освободиться от телесных оков, должна подвергнуться очистительному процессу, которым
является многократное перевоплощение в различные тела.
Важное предчувствие этой истины мы имеем в глубоком учении Плотина о двух материях: о меональной материи нашего во
зле лежащего мира и о той умопостигаемой материи, которая
является субстратом для νους, дает возможность раскрыться его идеям.
— «
Зло не существует само по себе, а
является с лишением добра; добро же всегда неизменно пребывает твердым и неподвижным и составляется без всякого предварительного лишения чего-нибудь.
В своем комментарии к этому творению Ареопагита св. Максим Исповедник говорит следующее: «Мы сказали, что если Бог, сверхсущественно сущий (ύπερουσίως δν), называется безначальным и всего виновником, то антитезой, предлогом бытия и бессущностным (εσχατον των όντων και οίνούσιον) подобно тому, как Бог сверхсущностен,
является материя (Ολη), она называется и не (μη) существующим и существующим в (εν) Боге, возникая благодаря Его благости, и через смещение с чувственным становится не вполне
злом и не вполне добром, обнаруживаясь через неустойчивое (αστατον).
Адам и Ева, ощутившие друг друга как муж и жена, двое в одну плоть, находились в состоянии гармонии и девственности. Они были свободны от
злой и жгучей похоти, были как женатые дети, которых соединение
являлось бы данью чистой чувственности, освящаемой их духовным союзом. Они, будучи мужем и женой, по крайней мере в предназначении, не становились от этого самцом и самкою, которых Адам видел в животном мире: «и были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (2:25).
Утрата целомудрия выразилась в пробуждении похоти не только физической, но и духовной: знание, приобретаемое хищением,
явилось действительно знанием добра и
зла, бунтующего хаоса, дерево же показалось вожделенно и потому, что «дает знание».
Близоруким заблуждением
является мысль, что в человечестве просто в силу «эволюции», — времени и «прогресса», усиливается добро за счет
зла, почему оно становится силою вещей, как бы автоматически, все совершеннее.
Смерть
явилась благодеянием Отца, который не восхотел дать бессмертия
злу.
И восторженно отмечает Ницше то «достоинство», которое миф о Прометее придает преступлению в отличие от семитического мифа о грехопадении, где источником
зла является любопытство, лживость, похотливость и т. п. «То, что отличает арийское представление, это — возвышенный взгляд на активность греха, как на прометеевскую добродетель по существу», — говорит Ницше.
Неточные совпадения
— Приобретение нечестным путем, хитростью, — сказал Левин, чувствуя, что он не умеет ясно определить черту между честным и бесчестным, — так, как приобретение банкирских контор, — продолжал он. — Это
зло, приобретение громадных состояний без труда, как это было при откупах, только переменило форму. Le roi est mort, vive le roi! [Король умер, да здравствует король!] Только что успели уничтожить откупа, как
явились желевные дороги, банки: тоже нажива без труда.
Обманутый муж, представлявшийся до сих пор жалким существом, случайною и несколько комическою помехой его счастью, вдруг ею же самой был вызван, вознесен на внушающую подобострастие высоту, и этот муж
явился на этой высоте не
злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и величественным.
Ему казалось, что и важничал Федор Федорович уже чересчур, что имел он все замашки мелких начальников, как-то: брать на замечанье тех, которые не
являлись к нему с поздравленьем в праздники, даже мстить всем тем, которых имена не находились у швейцара на листе, и множество разных тех грешных принадлежностей, без которых не обходится ни добрый, ни
злой человек.
Когда он, один, пил чай,
явились Туробоев и Варавка, серые, в пыльниках; Варавка был похож на бочку, а Туробоев и в сером, широком мешке не потерял своей стройности, а сбросив с плеч парусину, он показался Климу еще более выпрямленным и подчеркнуто сухим. Его холодные глаза углубились в синеватые тени, и что-то очень печальное,
злое подметил Клим в их неподвижном взгляде.
Его очень заинтересовали откровенно
злые взгляды Дронова, направленные на учителя. Дронов тоже изменился, как-то вдруг. Несмотря на свое уменье следить за людями, Климу всегда казалось, что люди изменяются внезапно, прыжками, как минутная стрелка затейливых часов, которые недавно купил Варавка: постепенности в движении их минутной стрелки не было, она перепрыгивала с черты на черту. Так же и человек: еще вчера он был таким же, как полгода тому назад, но сегодня вдруг в нем
являлась некая новая черта.