Неточные совпадения
Учение Канта о «разумной вере» страдает половинчатостью, это полувера-полуразум: хотя ею переступается область познаваемого разумом, но в то же время разум не хочет отказаться от своего господства и контроля и в этой чуждой ему области [Для противоречивости и двойственности
идей Канта в вопросе о вере характерна глава «Критики практического разума» под заглавием: «Каким образом возможно мыслить расширение чистого разума в практическом отношении, не расширяя при этом его
познания как разума спекулятивного?» Здесь «теоретическое
познание чистого разума еще не получает прироста.
Но теоретическое
познание, хотя и не этих объектов, но вообще разума (?), здесь все-таки расширяется, именно постольку, поскольку этим
идеям, путем практических постулатов, даются объекты, а через это мысль, только проблематическая, получает объективную реальность.
Однако эти
идеи отличаются от мифов тем, что они не только свидетельствуют у Канта о реальном присутствии или откровении трансцендентного, но содержат в себе даже меньше реальности, чем опытное
познание, суть только схемы, теневые следы, не более.
И тем не менее даже и в этом учении Канта об
идеях как имманентных проекциях Ding an sich заключается драгоценное зерно теории мифотворчества: Ding an sich, трансцендентная теоретическому
познанию, все же познаваема, и притом своим особым путем, отличным от имманентно-опытного; кантовские постулаты практического разума, его «разумная» вера, есть также не что иное, как мифотворчество.
И самое учение Платона об
идеях как основе
познания может быть понято как учение о мифической структуре мысли, миф, касание трансцендентного, «умного бытия», предшествует логически, дает основу для отвлеченного рационального
познания [Cp. свящ.
С. 51&-522.]): следует ли
идеи Платона понимать в трансцендентально-критическом смысле, как формальные условия
познания и его предельные грани (кантовские
идеи), или же в трансцендентно-метафизическом смысле?
В учении Аристотеля о формах мы имеем только иную (в одном смысле улучшенную, а в другом ухудшенную) редакцию платоновского же учения об
идеях, без которого и не мог обойтись мыслитель, понимавший науку как
познание общего (το καθόλου) и, следовательно, сам нуждавшийся в теории этого «общего», т. е. в теории идей-понятий.
«Законы природы»,
идея о все общей мировой детерминированности, о каком-то perpetuum mobile [Вечный двигатель (лат.).] есть необходимое вспомогательное орудие
познания, его прагматические костыли, опираясь на них человек расширяет свою мощь и положительную свободу.
Неточные совпадения
Когда в прошлом философы говорили о врожденных
идеях, то, благодаря статическому характеру их мышления, они плохо выражали истину об активном духе в человеке и человеческом
познании.
Возражения против моей мысли и моего
познания я всегда проецировал во вне, в образе врага моих
идей и верований, с которым я вел борьбу.
Углубление моего философского
познания привело меня к
идее объективации, которую я считаю для себя основной и которую обыкновенно плохо понимают.
Зачем заботиться о приобретении
познаний, когда наша жизнь и общество в противоборстве со всеми великими
идеями и истинами, когда всякое покушение осуществить какую-нибудь мысль о справедливости, о добре, о пользе общей клеймится и преследуется, как преступление?» «Везде насилия и насилия, стеснения и ограничения, — нигде простора бедному русскому духу.
Теория
познания придет, наконец, к реализму, когда положит в свое основание новую, необычную для отвлеченных философов
идею,
идею греха как источника всех категорий, источника самой противоположности субъекта и объекта, которая остается тайной для всех гносеологий.