Раньше страшного и трагического
конца мира — говорит ее тихий и несмелый голос, прежде чем мир содрогнется предсмертной мукой, сверкнет на земле и луч Преображения, явлено будет, хотя в кратком предварении, Царство Христа на земле, к этому ведет вся история, как своему пределу.
Неточные совпадения
Отца — сначала как потенция — он положен лишь с началом творения, действительный же Сын он лишь после того, как он осуществил себя преодолением противоположностей, следовательно, в
конце творения; как Сын он внешне (пред
миром) объявляется в еще более поздний момент» (ib., 332).
В ней отводится соответствующее место творчески-катастрофическим моментам бытия, каковыми являются в жизни отдельного лица его рождение и смерть, а в жизни
мира — его сотворение и
конец, или новое творение («се творю все новое».
Иначе говоря, лишь с другого
конца Аристотель приходит к той же основной характеристике
мира идей, какую он имеет у Платона, к признанию его трансцендентно-имманентности или же имманентно-трансцендентности: идеи-формы суть семена, которые, каждое по роду своему, творчески произрастают в становлении, обусловливаемом аристотелевской ΰλη [Материя (греч.).].
Соответственно же такому пониманию творения и
концом его может быть только — οίποκατάστασις [См. прим. 74 к «Отделу первому».], восстановление
мира в первоначальное состояние, какое он имел ранее, до καταβολή.
Хаос в
мире идей никогда не обнаруживает себя как таковой, ибо до
конца и без остатка разрешается в космос, но вместе с тем он совершенно реален: хаос существует лишь для того, чтобы был возможен реальный космос.
Подобно тому как на высоте испытывается мучительное и головокружительное стремление вниз, так и все живое испытывает соблазн метафизического самоубийства, стремление уйти из «распаленного круга бытия», и, однако, оно ни в ком и никогда не может дойти до
конца, т. е. до полного осуществления, ибо творческое «да будет», почиющее на каждой твари, неистребимо всеми силами
мира.
Воплотившийся Бог до
конца разделил судьбу испорченного грехом
мира и человека, до крестной муки и смерти [«На землю сшел еси, да спасеши Адама, и на земли не обрет сего, Владыко, даже до ада снизшел, еси ищай» (Утреня Великой Субботы, Похвалы, статья первая, ст. 25).], и все отдельные моменты земной жизни Спасителя представляют как бы единый и слитный акт божественной жертвы [Интересную литургическую иллюстрацию этой мысли мы имеем в том малоизвестном факте, что богослужения пред Рождеством Христовым включают в себя сознательные и преднамеренные параллели богослужению Страстной седмицы, преимущественно Великой Пятницы и Субботы, и отдельные, притом характернейшие песнопения воспроизводятся здесь лишь с необходимыми и небольшими изменениями.
Потому и чаем второго, славного и страшного Христова пришествия, которое явится катастрофическим переломом в жизни
мира,
концом теперешнего зона.
Несовершеннолетние чужды пороков, свойственных взрослым, но зато они не могут достигнуть и их добродетелей.]. «Великий пан умер» [Этими словами, в изложении Плутарха, символически обозначен
конец античного
мира (Плутарх.
Все усилия экономизма силою вещей направляются к увековечению жизни этого века, к отрицанию
конца жизни как отдельной человеческой личности, так и всего
мира.
Но эпоха искусства естественно приближается к
концу, когда в
мир грядет сама Красота.
Пусть это царство «не от
мира сего», все-таки в каком-то смысле это есть царство, — нельзя же без
конца все аллегоризировать.
Не нужно до
конца предаваться заботам и интересам
мира сего, каковы бы они ни были, нужно соблюдать по отношению к ним известную внутреннюю дистанцию, сохранять духовную свободу.
Чтобы хотеть
конца со всею силою, нужно иметь о нем живое предвестие, первые лучи его должны загореться в
мире.
И еще мог бы сказать, что социал-демократы будут в чем-либо положительном участвовать, лишь когда наступит
конец мира и водворится Царство Божие, так как раньше трудно ждать абсолютной справедливости на свете.
Неточные совпадения
Тут втягивает; тут
конец свету, якорь, тихое пристанище, пуп земли, трехрыбное основание
мира, эссенция блинов, жирных кулебяк, вечернего самовара, тихих воздыханий и теплых кацавеек, натопленных лежанок, — ну, вот точно ты умер, а в то же время и жив, обе выгоды разом!
Вам следовало именно вором притвориться, я позвонил бы в полицию, она бы вас увела и с
миром отпустила к очередным вашим делам, тут и —
конец истории.
«Власть человека, власть единицы — это дано навсегда. В
конце концов,
миром все-таки двигают единицы. Массы пошли истреблять одна другую в интересах именно единиц. Таков
мир. “Так было — так будет”».
— Это он сам сказал: родился вторично и в другой
мир, — говорила она, смахивая
концом косы слезы со щек. В том, что эта толстенькая девушка обливалась слезами, Клим не видел ничего печального, это даже как будто украшало ее.
Все открывшееся перед нами пространство, с лесами и горами, было облито горячим блеском солнца; кое-где в полях работали люди, рассаживали рис или собирали картофель, капусту и проч. Над всем этим покоился такой колорит
мира, кротости, сладкого труда и обилия, что мне, после долгого, трудного и под
конец даже опасного плавания, показалось это место самым очаровательным и надежным приютом.