Неточные совпадения
Высшие и общие
идеи, как добро и
красота, прямо отражают умный свет, напротив,
идеи, относящиеся к бытию конкретному: человек, животное, стол, — лишь во все более слабых отсветах.
В
красоте природы, как в созданиях искусства, ощущается частичное или предварительное преображение мира, явление его в Софии, и
красота эта своим эросом поднимает человека в мир вечных образов
идей, трепетные кони возносят верного возницу к животворящему солнцу, по незабвенному образу платоновского «Федра».
Красота предмета есть его софийная
идея, в нем просвечивающая.
И насколько все существующее причастно миру
идей, в основе своей все прекрасно, «добро зело», и может предстать в софийной
идее своей, т. е. облечься
красотой, быть пронизано ее лучами.
Если душа очистилась, она становится
идеей и логосом и совершенно бестелесной, духовной и исполненной божественного, откуда источник
красоты и всего сродного» (ib.).
И эта духовная чувственность, ощутимость
идеи, есть
красота.
Другими словами,
красота предполагает телесность вообще или реальность вообще, которая, будучи насквозь пронизана
красотой, ощущается как запредельный
идеям, алогический ее субстрат.
Без этой телесности или реальности
идей нет
красоты и возможна была бы только мысль о
красоте.
Некое άπειρον, закрытое идеями-формами и потому никогда не обнаруживающее своей хаотичности, составляет скрытую подоснову всякой
красоты.
Итак,
красота есть безгрешная, святая чувственность, ощутимость
идеи.
Идея ощущает себя в
красоте.
Это есть эротическая встреча материи и формы, их влюбленное слияние, почувствованная
идея, ставшая
красотой: это есть сияние софийного луча в нашем мире.
Если эти
идеи в марксизме приняли идейно убогий и отталкивающе вульгарный характер, то у Федорова они получили благородство и
красоту благодаря высркому религиозному пафосу его учения.
Однако телесные страдания не исказят богосозданного Тела, которое праведники будут видеть в
красоте его умопостигаемой
идеи.
Неточные совпадения
— Ты прелесть, Вера, ты наслаждение! у тебя столько же
красоты в уме, сколько в глазах! Ты вся — поэзия, грация, тончайшее произведение природы! — Ты и
идея красоты, и воплощение
идеи — и не умирать от любви к тебе? Да разве я дерево! Вон Тушин, и тот тает…
Вера умна, но он опытнее ее и знает жизнь. Он может остеречь ее от грубых ошибок, научить распознавать ложь и истину, он будет работать, как мыслитель и как художник; этой жажде свободы даст пищу:
идеи добра, правды, и как художник вызовет в ней внутреннюю
красоту на свет! Он угадал бы ее судьбу, ее урок жизни и… и… вместе бы исполнил его!
«Хоть бы
красоты ее пожалел… пожалела… пожалело… кто? зачем? за что?» — думал он и невольно поддавался мистическому влечению верить каким-то таинственным, подготовляемым в человеческой судьбе минутам, сближениям, встречам, наводящим человека на роковую
идею, на мучительное чувство, на преступное желание, нужное зачем-то, для цели, неведомой до поры до времени самому человеку, от которого только непреклонно требуется борьба.
Что искусство, что самая слава перед этими сладкими бурями! Что все эти дымно-горькие, удушливые газы политических и социальных бурь, где бродят одни
идеи, за которыми жадно гонится молодая толпа, укладывая туда силы, без огня, без трепета нерв? Это головные страсти — игра холодных самолюбий,
идеи без
красоты, без палящих наслаждений, без мук… часто не свои, а вычитанные, скопированные!
«Переделать портрет, — думал он. — Прав ли Кирилов? Вся цель моя, задача,
идея —
красота! Я охвачен ею и хочу воплотить этот, овладевший мною, сияющий образ: если я поймал эту „правду“
красоты — чего еще? Нет, Кирилов ищет
красоту в небе, он аскет: я — на земле… Покажу портрет Софье: что она скажет? А потом уже переделаю… только не в блудницу!»