Неточные совпадения
Кауфман и др.), но и неокантианство; сторонники «имманентизма» в духе учения И. Канта считали, что предметный
мир не объективно дан, а конструируется сознанием (т. е. «имманентен», внутренне присущ сознанию), отрицая вместе с тем существование «вещи в себе».] и «монизма» — от протестантства до социалистического человекобожия [Критике «социалистического человекобожия» посвящен ряд статей С. Н. Булгакова в книге «Два града» (в 2 т. М., 1911): «
Религия человекобожия у Л. Фейербаха», «К.
Хлыстовство соблазняется божественностью
мира и человека: антропология подменяется антрополатрией [Т. е. обожествление человека (от греч. antropos — человек и latreia — почитание, служение).], молитва — радением или медитацией, око веры — интеллектом, таинство — экстазом,
религия мистикой.
Не говоря уже о многочисленных представителях слепого, фанатического атеизма, у которых практическое отношение к
религии выражается в ненависти к ней (ecrasez Finfame) [«Раздавите гадину!» (фр.) — слова Вольтера по поводу католической церкви.], здесь в первую очередь следует назвать представителей немецкого идеализма Фихте (периода Atheismusstreit) [«Спор об атеизме» (нем.) — так называется литературный скандал, разразившийся в Иене в 1799 г. по поводу статьи И. Г. Фихте «Об основании нашей веры в божественное управление
миром», опубликованной в 1798 г. в редактируемом Фихте «Философском журнале».
Мнимая мораль без
религии, может быть, помогает вести добропорядочный образ жизни, поступать правильно, уклоняться от зла, но только из страха перед наказанием в чувственном
мире, а совсем не из любви к добру, и существует из самой себя (нем.).
Подняться из плена
мира к Богу, из порабощенности в царство свободы — такую жажду пробуждает в душе всякая
религия, и тем глубже, чем выше и совершеннее она сама.
Мир утрачивает свою безусловность и свою единственность: над
миром и в
мире есть Бог, такова радостная весть всякой
религии.
В этом смысле понятие безбожной
религии содержит contradictio in adjecto [«Противоречие в определении» (лат.) — логическая ошибка; напр.: «круглый квадрат».], внутренне противоречиво, ибо существо
религии именно и состоит в опытном опознании того, что Бог есть, т. е. что над
миром имманентным, данным, эмпирическим существует
мир иной, трансцендентный, божественный, который становится в
религии доступным и ощутимым: «
религия в пределах только разума» [Название трактата И.
Трансцендентное в самом общем смысле, т. е. превышающее всякую меру человеческого опыта, сознания и бытия, вообще «этого
мира», дано в первичном религиозном переживании, поскольку в нем содержится чувство Бога, — это есть основная музыка
религии.
Можно, конечно, для обозначения этого чувства сочинить новый термин, но, нам кажется, в этом нет никакой нужды, ибо в своем предварительном и формальном определении трансцендентное
религии пока еще не отличается от трансцендентного философии: это больше логический жест, чем понятие (каковым, впрочем, и неизбежно будет всякое логическое понятие трансцендентного, т. е. того, что находится выше понятий).], не принадлежит имманентному, — «
миру» и «я», хотя его касается.
Знание принадлежит «
миру сему», оно ему имманентно,
религия же основывается на поляризации сознания, напряженном чувстве противоположности трансцендентного И имманентного, богосознания и миросознания.
Лишь в царстве будущего века, когда «Бог будет всяческая во всех» [«Да будет Бог все во всем» (1 Кор. 15:28).], станет более имманентен
миру, нежели в этом веке, а потому и самая возможность
религии, в значении ее как ущербленного богосознания, упразднится, лишь тогда человеческой свободе уже не дано будет знать или не знать Бога, верить или не верить в Него.
И этот незримо совершающийся в душе жертвенный акт, непрерывная жертва веры, которая говорит неподвижной каменной горе: ввергнись в море, и говорит не для эксперимента, а лишь потому, что не существует для нее эта каменность и неподвижность
мира, — такая вера есть первичный, ничем не заменимый акт, и лишь он придает
религии ореол трагической, жертвенной, вольной отдачи себя Богу.
Отсюда известное воззрение Гегеля, выраженное им уже в «Феноменологии духа», что философия выше
религии, ибо для нее в совершенной и адекватной форме логического мышления ведомы тайны Бога и
мира, точнее, она и есть самосознание Бога.
Религия, связь человека с божеством, имеет для него значение не связи двух
миров, но выражает лишь определенную стадию развития духа [Сродным интеллектуализмом был заражен уже Фихте, и притом не только в ранний период («спора об атеизме»), но и в поздний, эпохи «Anweisung zum seligen Leben» 1806 года.
«Обычное представление о Боге как отдельном существе вне
мира и позади (?)
мира не исчерпывает всеобщего предмета
религии и есть редко чистая и всегда недостаточная форма выражения религиозного сознания…
Истинную же сущность
религии образует не это и не какое-либо иное понятие, а лишь непосредственное сознание Божества, как мы находим Божество одинаково и в нас самих и в
мире.
Таким образом, оригинальные краски исторических
религий обесцвечиваются, все конкретное отходит в экзотеризм, а в качестве эзотерического содержания подставляется доктрина теософического общества, столь озабоченного распространением универсального религиозного волапюка [Волапюк (от англ, world —
мир и speak — язык) — первый искусственный международный язык, созданный в 1880 г.
Религия основывается не на смутном и неопределенном ощущении Божества вообще или трансцендентного
мира вообще, к чему сводит ее, с одной стороны, адогматическая мистика и Gefühlstheologie, с другой — рационалистическое просветительство, но на некотором, вполне определенном знании этого
мира, самооткровении Божества.
Христианину надлежит верить, что в языческом
мире хотя и живо ощущалась потребность в таинстве, ибо она не устранима из
религии по самому ее существу, и хотя она утолялась по-своему [Об этом см. ниже в отделе III.], но не было таинств истинных, «питающих в жизнь вечную», которые могли явиться лишь в христианстве, после воплощения Бога-Слова, давшего Свою Плоть и Кровь в живот вечный.
Выражение, что Бог правит
миром как разум, было бы неразумно, если бы мы не принимали, что оно относится и к
религии и что божественный дух действует в определении и образовании последней…
Конечно, для философии
религия должна казаться ниже ее, как не-философия, но эта, так сказать, профессиональная оценка ничего не изменяет в иерархическом положении
религии, которая имеет дело со всем человеком, а не с одной только его стороной, и есть жизненное отношение к божественному
миру, а не одно только мышление о нем.
Объект
религии, Бог, есть нечто, с одной стороны, совершенно трансцендентное, иноприродное, внешнее
миру и человеку, но, с другой, он открывается религиозному сознанию, его касается, внутрь его входит, становится его имманентным содержанием.
Бог рождается с
миром и в
мире, incipit religio [(Отсюда) начинается
религия (лат.).].
Если
мир содержится в Боге, но не есть Бог, ибо отделен от Божества непереходимой бездной трансцендентности, то и подлинная
религия может основываться на нисхождении Божества в
мир, на вольном в него вхождении, приближении к человеку, т. е. на откровении, или, иначе говоря, она необходимо является делом благодати, сверхприродного или сверхмирного действия Божества в человеке.
Практическое устремление
религии Abgeschiedenheit есть буддийская нирвана, не только акосмизм, но и антикосмизм: вырваться из
мира, который возникает чрез раздвоение твари и Бога, в изначальное божественное ничто. Очевидно, это воззрение не дает места идее истории, мирового процесса, мирового свершения: идеал восстановления первоначального состояния, апокатастасйс, есть здесь голое отрицание
мира.
Религиозная ложь оккультизма, поскольку он становится суррогатом
религии, состоит в молчаливом и коварном умысле через усмотрение софийности
мира и его божественности отгородиться от Бога и религиозного, молитвенного пути к Нему.
Оба они оказываются здесь ниже греческой народной
религии, которая свято чтила Деметру, и в культе элевзинских мистерий установляла причащение плоти
мира, космическую евхаристию.
Народ-художник, умным очам которого открылась нетленная красота тела, не мог окончательно проклясть и осудить тело, а Платон был слишком сыном своего народа и его
религии, чтобы совершить такую измену национальному гению эллинства, — он, который умное видение этого
мира положил в основу своей философии.
Египетская
религия своим обоготворением животных, а еще более — сознательным соединением человека и животного в образах богов с наибольшей остротой ощутила эту всеживотность человека или, что то же, человечность животного
мира.
В самом деле, каким же образом может оказаться иудейство
религией Отца, если оно не знает Сына, который и принес в
мир откровение об Отце, «показал в Себе Отца», явил Его людям, дал им «область быть чадами Божиими», научил их молиться: «Отче наш», «Авва Отче»?
Поэтому между разными
религиями здесь все-таки оказывалось возможным и сближение, слияние, «синкретизм» [«Потому что Бог во Христе примирил с Собою
мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово примирения» (2 Кор. 5:19).
Христианство вполне удерживает серьезный и трагический характер, свойственный вообще
религии, и даже больше, чем всякая другая
религия, дает оно почувствовать горечь
мира, вселяет в отношении к нему известную безочарованность, а вместе и заставляет ощутить степень удаления человека от Бога.
Жертвоприношение является центральным актом в богослужении в дохристианском
мире, — в частности и литургика ветхозаветной
религии состоит преимущественно из подробно разработанного ритуала жертв.