Неточные совпадения
Мнимая мораль без религии, может быть, помогает вести добропорядочный образ жизни, поступать правильно, уклоняться от зла, но только из страха перед наказанием в чувственном
мире, а совсем не из любви к добру, и
существует из самой себя (нем.).
В этом смысле понятие безбожной религии содержит contradictio in adjecto [«Противоречие в определении» (лат.) — логическая ошибка; напр.: «круглый квадрат».], внутренне противоречиво, ибо существо религии именно и состоит в опытном опознании того, что Бог есть, т. е. что над
миром имманентным, данным, эмпирическим
существует мир иной, трансцендентный, божественный, который становится в религии доступным и ощутимым: «религия в пределах только разума» [Название трактата И.
Ибо и это ничто не есть круглый нуль, но является величиной в высшей степени положительною: именно здесь разумеется то, что
существует под покрывалом Майи [В древнеиндийской философии Майа означает иллюзорность бытия; под «покрывалом Майи» скрывается истинная сущность вселенной.], которое только застилает наш взор
миром явлений; это положительное ничто и составляет подлинную, хотя и трансцендентную для нас действительность, по отношению к которой и установляется типически религиозное отношение.
Есть ли этот «
мир» единственный, а его имманентность абсолютно замкнутая, или же
существуют иные «
миры», трансцендентностью своей облекающие нашу имманентность и — о, ужас! — в нее врывающиеся?
И этот незримо совершающийся в душе жертвенный акт, непрерывная жертва веры, которая говорит неподвижной каменной горе: ввергнись в море, и говорит не для эксперимента, а лишь потому, что не
существует для нее эта каменность и неподвижность
мира, — такая вера есть первичный, ничем не заменимый акт, и лишь он придает религии ореол трагической, жертвенной, вольной отдачи себя Богу.
Для того чтобы мог быть Бог, должен
существовать мир, он также обусловливает собой бытие Божие.
Однако ведь и платоновские идеи никоим образом нельзя рассматривать как вполне трансцендентные действительности, ее бесполезно лишь удвояющие, напротив,
мир только и
существует через причастность (μέθεξις) идеям, составляющим подлинно, вечно сущее (το όντως, αεί δν) в бывающем и становящемся (γιγνόμενον).
Эта божественная Первооснова
мира и бытия есть и общая субстанция
мира, ибо все обосновывается в Едином, имеет в нем и причину, и цель,
существует только его животворящей силой.
В поучениях Симона бен Иохай (в Idra Kaba) читаем [Цит. у Ad. Franck. La Kabbale, 1843. Paris, стр.173 и cл.]: «Прежде чем сотворить какую-нибудь форму в этом
мире, прежде чем произвести какое-либо изображение, Он (Бог) был один, без формы, не уподобляясь ничему. И кто мог бы понять Его, каким Он был тогда, пока Он не имел формы?.. Эн-соф не имеет в этом состоянии ни формы, ни образа; не
существует никакого средства его понять, никакого способа его познать»…
Мир этот не должен был бы
существовать, его создал грех.
Бемизм есть динамический спинозизм, концепция же отношения Бога к
миру у обоих одна и та же [Cp., напр., у Спинозы: «Я раскрыл природу Бога и его свойства, а именно, что он необходимо
существует; что он един; что он
существует и действует по одной только необходимости своей природы; что он составляет свободную причину всех вещей; что все
существует в Боге и, таким образом, зависит от него, что без него не может ни
существовать, ни быть представляемо; и наконец, что все предопределено Богом и именно не из свободы вовсе или абсолютного благоизволения, а из абсолютной природы Бога, иными словами, бесконечного его могущества…
Вообще бытие этого
мира «четырех элементов», im äusseren Principium [Во внешнем рождении (нем., лат.).], имеет преходящее и, так сказать, прекарное значение, он
существует лишь до окончательного удаления Люцифера, а затем должно восстановиться первоначальное состояние ангельской, небесной телесности.
Божественные энергии, действующие в
мире, принадлежат вечности Абсолютного, а то, что принадлежит самому
миру в его процессе,
существует лишь в относительном:
мир покоится в лоне Божием, как дитя в утробе матери.
«Мы не можем сказать, что этот
мир создан из чего-либо, возникло лишь вожделение из свободного наслаждения, что безосновность, как высшее благо, или сущность, как вечная воля, созерцает в наслаждении (Lust), как в зеркале» (IV, 424, § 7).];
мир есть модус абсолютной субстанции, — на разные лады, но в одинаковом смысле отвечают Дж. Бруно, Спиноза, разных оттенков пантеисты и монисты; следовательно, напрашивается неизбежное заключение —
мира нет в его самобытности и относительности, а
существует только Абсолютное.
Парменид учит нас, что есть только бытие, небытия же вовсе не
существует; правда, он имел при этом в виду свое неподвижное, абсолютное Единое, субстанцию
мира, которой только и принадлежит бытие, вне же ее ничего нет. В применении к такому понятию абсолютного, очевидно, не имеет никакого значения идея небытия. Однако не так просто обстоит это в применении к действию Абсолютного, к творческому акту, которым оно вызывает к существованию несуществовавшее доселе, т. е. небытие, творит из ничего.
Далее, ограничивает ли
мир Бога,
существуя вне Его и наряду с Ним?
Однако этот диалектически-мистический фокус, снимая антиномию, уничтожает вместе с тем ту самую проблему, которую хочет решать, ибо для диалектического монизма не
существует ни Бога, ни
мира, ни Абсолютного, ни относительного в их противопоставлении.
Он совершенно справедливо констатирует, что «идея троичности в Боге не есть как бы отдельный догмат, отдельное положение в христианстве, но его предпосылка или нечто такое, без чего христианство не
существовало бы в
мире» (316); однако это так именно потому, что Бог предвечно есть Св.
Положительная основа бытия есть, прежде всего,
мир божественных идей, Бог в творении; эти идеи всеменены в ничто, в беспредельность; и последняя становится основой самостоятельного бытия в его независимости и свободе: все
существует чрез Бога и от Бога, но именно тем самым оно получает силу быть в себе и для себя, вне Бога, как не-Бог или
мир.
В вечной же основе тварности самого различия между свободой и необходимостью, имеющего полную реальность для твари, вовсе нет, она трансцендентна свободе-необходимости [Таким образом, получается соотношение, обратное тому, что мы имеем у Канта: у него свобода
существует только для ноумена и ее в
мире опыта нет, а всецело царит необходимость; по нашему же пониманию, свобода
существует только там, где есть необходимость, т. е. в тварном самосознании, ее нельзя приписать вечности, как нельзя ей приписать и необходимости.].
Мир тварный
существует, имея своей основой
мир идей, его озаряющий, иначе говоря, он — софиен, вот величайшая, содержательнейшая и важнейшая истина о
мире, сущность космодицеи платонизма.
Должны
существовать идеи не только настоящих вещей, но и прошедших, даже идеи отрицания, относительного, гибнущего, смерти, уничтожения и под Сила этого аргумента заключается в прямом отожествлении понятий, возникающих в
мире явлений и по поводу их, с самыми идеями, но это прямолинейное отожествление отнюдь не вытекает из платоновского учения, ибо
мир идей, хотя и имманентен
миру явлений, как его основа, но вместе с тем и принципиально от него отличается Идеи в нем погружены в становление и небытие, терпят многочисленные преломления и отражения, собственно и составляющие область относительного.
Но вместе с тем никак нельзя и отделить ее от
мира, а тем более ему противопоставить, ибо вне Софии
мира не
существует.
Мир идей, идеальное все, актуально содержащееся в Софии, для
мира тварного
существует не только как основа или причинность (в вышеуказанном смысле), но и как норма, предельное задание, закон жизни, аристотелевская энтелехия в отношении к потенциальному состоянию бытия.
София есть основа
мира, его идеальная энтелехия, она
существует не где-то вне
мира, но есть его основная сущность, и в этом прав Аристотель в своей онтологии.
Само собой разумеется, что это потенциализирование Софии
существует не для нее самой, не для того ее лика, который обращен к Божеству, не для предвечной Невесты Логоса, но для лика Софии, обращенного к
миру, т. е. к временному бытию.
Святые видят
мир иначе, чем мы, он
существует для них в софийной красе, светоносной преображенности.
Мир имеет высшую основу в царстве идей, или Софии, в которой согласно
существует единое и многое, индивидуальное и общее, одно и все в положительном всеединстве.
Совершенно ясно, что Платон говорит здесь не о чем ином, как о божественной Софии и о софийной насыщенности тварного
мира, и Эрос есть лишь мифологическая транскрипция того отношения, которое
существует между «землею», материей, и предустановленной ее формой.
Хаос в
мире идей никогда не обнаруживает себя как таковой, ибо до конца и без остатка разрешается в космос, но вместе с тем он совершенно реален: хаос
существует лишь для того, чтобы был возможен реальный космос.
Телесность тварного
мира есть «земля», матерь, однако сама по себе еще не есть материя, которая
существует в ней лишь как возможность.
«Никакая форма, никакой
мир не имел устойчивости, прежде чем
существовала форма человека.
В момент создания человека, Святой, да будет Он благословен, говорит
миру: «
Мир,
мир! знай, что ты, как и управляющие тобою законы,
существуете только силой Закона: поэтому Я сотворил человека и водворил его у тебя, дабы он посвящал себя изучению Закона.
Но первородный человек
существует в очах Божиих лишь с
миром и в
мире, в котором прирожденный царь мироздания осуществляет свои права свободным творчеством.
В божественной Софии нет ограниченности, ибо все
существует во всем, но в
мире, подвластном греху, конкретность всегда сопряжена и с односторонностью.
Однако для Бога в Его промышлении о
мире всемогущество не
существует только как власть, в качестве «отвлеченного начала» [Термин В. С. Соловьева, под которым он понимает ложные и бесплодные принципы современной ему западной философии.