Неточные совпадения
Под этим нельзя понимать и того, что необходимо признавать
бытие Божие как
основу всякой обязательности вообще…
И самое учение Платона об идеях как
основе познания может быть понято как учение о мифической структуре мысли, миф, касание трансцендентного, «умного
бытия», предшествует логически, дает
основу для отвлеченного рационального познания [Cp. свящ.
Учение Платона об идеях, вершиной которых является идея Блага, само Божество, необходимо имеет два аспекта, вверх и вниз: идеи имеют самосущее
бытие в «умном месте», представляя собой нечто трансцендентное мировому
бытию, как быванию, но они же его собой обосновывают,
бытие причастно им, а они
бытию, между двумя мирами существует неразрывная связь — причины и следствия,
основы и произведения, эроса и его предмета и т. д.
Мир совершенно прозрачен для Бога, он насквозь пронизан божественными энергиями, которые и образуют
основу его
бытия.
Однако закон непрерывности и непротиворечивости дискурсивного мышления имеет силу лишь в его собственном русле, а не там, где разум обращается на свои собственные
основы, корни мысли и
бытия, причем вскрываются для него непреодолимые, а вместе и неустранимые антиномии, которые все же должны быть им до конца осознаны.
Если мир не сотворен, но диалектически возникает в абсолютном и ему единосущен, то он, следовательно, вечен и субстанциален в своей
основе; с другой же стороны, и бог здесь не абсолютен и самоосновен в своем
бытии, но рождается или происходит в абсолютном Ничто-все.
В вечной природе существуют две области и заключена возможность двух жизней: «огонь или дух», обнаруживающийся как «молния огня» на четвертой ступени, силою свободы (опять и свобода у Беме мыслится вне отношения к личности, имперсонали-стически, как одна из сил природы) определяет себя к божественному единству или кротости, и благодаря этому первые 4 стихии становятся или
основой для царства радости, или же, устремляясь к множественности и самости, делаются жертвой адского начала, причем каждое начало по-своему индивидуализирует
бытие.
И тогда неизбежно голосами мира, идущими из глубины, внушаемо будет иное, противоположное сознание: мир не сотворен, он в себе самом имеет
основу, есть свое собственное создание; нет высшего
бытия, чем мировое, и нет ничего, что было бы выше
бытия.
Мир реален в своей божественной
основе, поскольку
бытие его есть
бытие в Абсолютном, — в этом сходятся идеи как творения, так и эманации.
Ничтожество — вот
основа твари, край
бытия, предел, за которым лежит глухое, бездонное небытие, «кромешная тьма», чуждая всякого света.
Знание о ничто как
основе мирового
бытия есть тончайшая интуиция твари о своей тварности.
Действительно, если устранить из мысли и чувства ничто как
основу твари, то различие между Абсолютным и миром, Творцом и творением, улетучивается, мир сам по себе представляется абсолютным или, что то же, абсолютность приписывается
бытию, которое в действительности соотносительно небытию, а потому и вообще относительно.
И наоборот, если принять, что Абсолютное, полагая в себе относительное, или
бытие, становится «Отцом всяческих», то и ничто, не-сущая
основа творения, становится Матернею, меоном, содержащим в себе все, потенциальным всеединством мира.
Самостоятельность мира от Бога, его внебожественность или относительность, установляется именно через ничто как его
основу, чрез связанность
бытия небытием.
Бог есть и Абсолютное, и Творец мира, — и сверхбытийное Сущее, и Бог как
основа всяческого
бытия.
Однако, будучи питаемо им, оно имеет подлинное
бытие, хотя и не безосновное, ибо
основа его в вечности, но все же реальное и самобытное, ибо здесь действует творческая сила Бога, в ничто воздвигающая мир; в миротворении, в теофании, происходит и теогония.
В положительной
основе своего
бытия мир поглощается Богом, гаснет в лучах Его всемогущества: мир не имеет ему самому принадлежащего
бытия, ибо иначе он был бы богом или противобогом, ему принадлежит лишь восприемлющее и рождающее к обособлению ничто; но благодаря этой отрицательной
основе своего существа мир и получает внебожественное, самостоятельное
бытие.
Эта свобода онтологически, в своем источнике, вовсе не свободна, не есть causa sui, не субстанциальна, ибо всецело определяется из творческого да будет; космологически же, как
основа мирового
бытия, она есть именно то, в чем тварь чувствует себя собою.
Свобода твари упирается в ничто как свою
основу: призвав к
бытию ничто, божественная мощь сама себя ограничила, дала место свободе твари.
Однако эти «рабочие гипотезы» имеют силу лишь для мира явлений, для периферии
бытия, причем и сами имеют
основу в более глубоких слоях
бытия.
Это соединение Божьего всемогущества с тварной свободой, которая не существует вне ограниченности, есть
основа тварного
бытия.
Поэтому ей нельзя приписывать даже и предиката
бытия в том, по крайней мере, смысле, в каком мы приписываем его тварному миру, хотя она есть непосредственная
основа тварного мира.
При этом была установлена в своей непререкаемости софийная
основа всякого подлинного
бытия, а наряду с ней внесофийная или антисофийная оболочка бываний и становления, мира явлений.
В этом смысле можно говорить вместе с Платоном, что идеи суть причины
бытия, однако не в смысле предшествования во времени, но как пребывающая, сверхвременная его
основа.
Мир идей, идеальное все, актуально содержащееся в Софии, для мира тварного существует не только как
основа или причинность (в вышеуказанном смысле), но и как норма, предельное задание, закон жизни, аристотелевская энтелехия в отношении к потенциальному состоянию
бытия.
Конечно, и «чистый разум» софиен в своем основании, и он отражает свет Логоса, но он не имеет абсолютного значения, а есть состояние, свойственное именно данному разрезу
бытия, и теряет свое значение по мере углубления в софийную
основу мира.
Идеи-имена, которые составляют онтологическую
основу общих понятий, суть первообразы существ в Софии, вне которых ничто не становится причастно
бытия.
Общие понятия столь же интуитивны и непосредственны в
основе своей, как и восприятия индивидуального
бытия, и вне интуиции общего, нераздельной с интуицией индивидуального, общие понятия были бы невозможны.
Материя рассматривается здесь, с одной стороны, как безусловное ничто, почти трансцендентное для мышления, причем всякая попытка положительного ее определения обречена на противоречивость; но вместе с тем ничто это вызвано к бытию-небытию, к быванию, и потому его можно осязать как субстрат отдельных бытийных моментов, более того, как
основу множественности, общий фон
бытия [ «материя всякого рождения, как бы кормилица — πάσης εΐναι γενέσεως ύποδοχήν αυτήν οίον τιθήνην»].
Это идеальное пространство и образует метафизическую
основу той множественности
бытия, в которой возникает и временность и пространственность.
Поэтому всякое ««материальное»
бытие индивидуально в дурном смысле:
основой индивидуации является здесь дивидуация [Деление (лат.).], раздробленность.
Здесь в законные права вступает религиозная интуиция или вера: о нездешних корнях нашего
бытия нам может поведать только откровение, неизбежно выливающееся в форму мифа, который затем уже может получить и философскую обработку, быть положен в
основу философемы.
Все прекрасно, все гениально, все софийно в
основе своего
бытия, в своей идее, в своем призвании, но — увы! — не в своем
бытии.
Ибо зла еще нет в потенциальном ничто, составляющем
основу тварного мира, напротив, оно становится благим, приобщаясь ко благу, из темного ничтожества становясь
бытием.
Этому ничто Создателем указано положение темной
основы, пассивного, послушного начала, изнанки, а не лицевой стороны
бытия, но тварная свобода вольна вызвать к
бытию и небытие, актуализировать ничто, влить в него собственную жизнь.
Это — мука творчества без надежды на удовлетворение и даже без желания к тому, это — разлученность от
бытия, надрыв в самой
основе тварности.
Триипостасность присутствует в человеческом духе не только как его
основа, но и внутренняя форма
бытия, смутное искание и жажда.
Личный характер
бытия, свою ипостасность, мы даже гипотетически не можем удалить из живого сознания (и в этом заключается лучшее опровержение «метафизики бессознательного», которая ипостасности хочет противопоставить ее же собственную глубину и
основу).
Образ Божий дан человеку, он вложен в него как неустранимая
основа его
бытия, подобие же есть то, что осуществляется человеком на
основе этого образа, как задача его жизни [Различие между образом и подобием Божьим было сделано уже Оригеном: «Моисей, когда рассказывает о первом сотворении человека, говорит: и рече Бог: сотворим человека по образу нашему и по подобию.
Перемешать
бытие и небытие в диком хаосе — это значило бы подкопаться под
основу мироздания, опрокинуть его и извратить, обнажить в нем добытийную, низшую бездну.
Но этим и спешит воспользоваться попущенная долготерпением Божьим зависть и злоба, которая стремится украсть у Бога мир так, чтобы небытие из незримой
основы творения сделалось ощутимым и отравило бы собой
бытие.
Скрепы жизни, связывавшие
бытие с небытием и делавшие ее хотя не имеющей силы бессмертия, но и не знающей над собой силы смерти, расслабляются, жизнь колеблется в
основах.
В меру того, насколько сам человек положил
основу своему
бытию, осуществил в себе подобие Божие, выявил умопостигаемый лик свой, познал в себе божественную свою идею, настолько он имеет силы жизни и роста в Царствии Христовом.
Они потому только и могли возникнуть во времени, что имеют свою
основу в сверхвременном
бытии и поэтому даны и заданы времени.
Поэтому и все его достижения, имея положительную
основу в творческих силах
бытия, несут на себе неизгладимую печать этой власти.
Внутреннее противоречие, которым разъедается «серая магия», состоит в несоответствии его
основы и фактического состояния, — софийности его корня и антисофийности его
бытия.
Ибо тварная свобода сама не создает для себя онтологической
основы, и она не способна дать никакого онтологического прироста божественной полноте
бытия.