Неточные совпадения
Кант
является, конечно, не единственным, кому доктринальная предубежденность закрывает глаза на самостоятельную проблему
религии.
Религия без морали
является суеверием, достойным сожаления, как ложная надежда, не способная увенчаться успехом.
Чтобы постигнуть
религию, познать specificum религиозного в его своеобразии, нужно изучать жизнь тех, кто
является гением в
религии (как и для эстетики, законы красоты установляются ведь не курсами профессоров эстетики, но творческими созданиями художественного гения).
Впрочем, если осознанная потребность искупления и спасения, как и мировая скорбь, психологически располагает к
религии, однако сама по себе она еще не
является ею, как поставленный вопрос, хотя уже предполагает возможность разрешения, все же сам не становится еще ответом.
Всякая подлинная, живая
религия знает свою объективность и опирается на нее, — она имеет дело с Божеством, произносит Ему ЕСИ; психологизмом
является лишь «
религия настроения», т. е. религиозность, бессильная подняться до
религии и светящая чужим, отраженным светом.
Существенным признаком, установляющим природу
религии,
является объективный характер этого поклонения, связанный с чувством трансцендентности божества.
Религиозная жизнь, по IIIлейермахеру,
является третьей стороной жизни, существующей рядом с двумя другими, познанием и действованием, и выражает собой область чувства, ибо «такова самобытная область, которую я хочу отвести
религии, и притом всецело ей одной… ваше чувство… вот ваша религиозность… это не ваши познания или предметы вашего познания, а также не ваши дела и поступки или различные области вашего действования, а только ваши чувства…
Даже идеи Бога и бессмертия, которые Шлейермахер считает «элементами
религии», не
являются главным содержанием
религии.
Для нас интересна здесь та сторона учения Шлейермахера, в которой он наиболее оригинален, а таковой
является его религиозная гносеология чувства И над всеми его «Речами о
религии» веет скептически-пантеистическим исповеданием Фауста: полуверой, полуневерием — под предлогом непознаваемости.
«Речи о
религии» сделались событием и
явились делом мужества и энтузиазма со стороны их автора, который, впрочем, подчинялся в них влиянию немецкого романтизма, а еще более — немецкого пиетизма.
Чувство, по мнению Гегеля
является у человека общим с животным, которое не имеет
религии (причем Гегель, конечно, прибавляет, что Gott ist wesentlich im Denken [«Бог существенно есть в
религии» (там же.
Если Шлейермахер областью
религии признает чувство вообще, то Кант за таковую область считает моральное чувство, которое и
является органом веры.
Больше того,
религия, которую хотят целиком свести к морали, в целостности своей находится выше морали и потому свободна от нее: мораль существует для человека в известных пределах, как закон, но человек должен быть способен подниматься и над моралью [Одним из наиболее ярких примеров преодоления морали
является война, поэтому так трудно морально принять и оправдать войну, и остается только религиозное ее оправдание.
С другой стороны, признаком незрелости или же болезненного упадка
является индивидуализм в
религии.
Такими недорослями
являются, между прочим, и «просветители», которые выдумывали и продолжают еще ныдумывать «естественную», антиисторическую
религию.
Противоположностью этому символизму условных знаков и прагматических схем
является символизм в
религии и искусстве, которые одинаково пользуются символом (чем намечается их таинственная близость).
Когда Бог станет «всяческая во всех», не будет
религии в нашем смысле, станет не нужно уже воссоединять (religare) разъединенного, не будет и особого культа, ибо вся жизнь
явится богодейственным богослужением.
Можно сказать, живо и жизненно в
религии только то, что есть в культе, а отмирает или нежизнеспособным
является то, чего нет в культе.
Христианину надлежит верить, что в языческом мире хотя и живо ощущалась потребность в таинстве, ибо она не устранима из
религии по самому ее существу, и хотя она утолялась по-своему [Об этом см. ниже в отделе III.], но не было таинств истинных, «питающих в жизнь вечную», которые могли
явиться лишь в христианстве, после воплощения Бога-Слова, давшего Свою Плоть и Кровь в живот вечный.
Однако едва ли не существеннее различия
является сродство и связь между философией и
религией.
Разумеется, искусство глубиннее науки и поэтому стоит ближе к
религии, но для нашей аналогии это различие не имеет значения.]. которым до известной степени и
является наука о
религии (и именно в силу этого она может становиться и нечестием, если отступает от своего прямого пути из-за враждебности к
религии).
«Тайной» в обычном смысле не
является природа Божия, — говорит Гегель, выдавая в этих словах основную тайну своего собственного (да и Шеллингова) философствования, — и менее всего в христианской
религии: здесь Бог дал познать себя, показал, что Он есть; здесь Он раскрыт.
Если мир содержится в Боге, но не есть Бог, ибо отделен от Божества непереходимой бездной трансцендентности, то и подлинная
религия может основываться на нисхождении Божества в мир, на вольном в него вхождении, приближении к человеку, т. е. на откровении, или, иначе говоря, она необходимо
является делом благодати, сверхприродного или сверхмирного действия Божества в человеке.
Напротив, неоплатонизм при всей своей философской утонченности, при явной насыщенности мотивами оккультизма и магии, являет черты упадочности греческого духа и даже в своем стремлении к реставрации политеизма
является скорее «интеллигентским направлением», оторванным от почвы положительной
религии.
Понять это не трудно: ведь неоплатоники боролись за безнадежное дело, —
религия язычества уже была сокрушена крестом, и попытки ее спасти, как бы они ни были философски гениальны, все же
являлись порождением духовной реакции и обречены были на неудачу.
Если нет причин считать язычество
религией Сына, то в такой же мере и иудейство не
является религией Отца, и для этого, также довольно распространенного, мнения не существует оснований ни в Ветхом, ни в Новом Завете.
В этом — пафос ветхозаветной
религии, и в этом смысле она
является действительно противоположной космизму и антропоморфизму язычества.
Жертвоприношение
является центральным актом в богослужении в дохристианском мире, — в частности и литургика ветхозаветной
религии состоит преимущественно из подробно разработанного ритуала жертв.
Восстановление прежнего положения для искусства потому не может
явиться желанным для современности, что отношения между
религией и искусством, потребностями культа и внутренними стремлениями творчества тогда имели все-таки несвободный характер, хотя это и не сознавалось.
Имеется в виду «
религия Третьего Завета» (или «
религия Св. Духа»), которую пропагандировал Д. С. Мережковский, с точки зрения которого исторически христианство («Откровение Сына»)
является лишь преходящим ее «фазисом» (см.: Мережковский Д. С. Поли. собр. соч. М., 1914.
Неточные совпадения
Прежде бывало, — говорил Голенищев, не замечая или не желая заметить, что и Анне и Вронскому хотелось говорить, — прежде бывало вольнодумец был человек, который воспитался в понятиях
религии, закона, нравственности и сам борьбой и трудом доходил до вольнодумства; но теперь
является новый тип самородных вольнодумцев, которые вырастают и не слыхав даже, что были законы нравственности,
религии, что были авторитеты, а которые прямо вырастают в понятиях отрицания всего, т. е. дикими.
В лице Христа еврейство
является основоположником
религии, которую исповедует вся Европа и ‹которая› проповедуется католической церковью во всем мире. В лице Карла Маркса еврейство сеет на земле сокрушительное учение о непримиримости интересов капитала и труда, о неизбежном росте классовой ненависти, о неустранимой социально-революционной катастрофе.
Ни раса, ни территория, ни язык, ни
религия не
являются признаками, определяющими национальность, хотя все они играют ту или иную роль в ее определении.
Наши профессора привезли с собою эти заветные мечты, горячую веру в науку и людей; они сохранили весь пыл юности, и кафедры для них были святыми налоями, с которых они были призваны благовестить истину; они
являлись в аудиторию не цеховыми учеными, а миссионерами человеческой
религии.
Торжественно и поэтически
являлись середь мещанского мира эти восторженные юноши с своими неразрезными жилетами, с отрощенными бородами. Они возвестили новую веру, им было что сказать и было во имя чего позвать перед свой суд старый порядок вещей, хотевший их судить по кодексу Наполеона и по орлеанской
религии.