Неточные совпадения
Установление категорий и их исследование, расценка, систематизация и составляют дело критики, но она никоим образом не в
силах породить из себя какого бы
то ни было факта, возникая лишь по поводу факта.
Т. 5. С. 296).], и в
то же время оно притязает на объективность и общезначимость своих оценок, что и приводит Канта к постановке вопроса: «как возможны синтетические суждения a priori в области эстетики?» Художественный вкус поэтому становится у Канта «Vermögen» [Способность, возможность,
сила (нем.).] и рассматривается как аналогичная разуму способность a priori оценивать сообщаемость (Muttheilbarkeit) чувств, которые связаны с данным представлением (без посредства понятия) (160) [«Вкус можно было бы даже определить как способность суждения о
том, чему наше чувство придает всеобщую сообщаемостъ без посредства понятия» (Кант И. Соч...
Пример подобного отношения являет
тот же Кант, который в число своих систематически распланированных критик, по мысли его, имеющих обследовать все основные направления и исчерпать все содержание сознания, не включил, однако, особой «критики
силы религиозного суждения», между
тем как известно, что трансцендентальная характеристика религии запрятана у него во все три его критики [Нам могут возразить, что таковая четвертая критика у Канта в действительности имеется, это именно трактат «Die Religion innerhalb der blossen Vernunft» (написанный в 1793 году, т. е. уже после всех критик), в наибольшей степени дающий ему право на титул «философа протестантизма».
Для
того чтобы поставить трансцендентальную проблему религии, нужно только не иметь никакой предубежденности, ни метафизической или спекулятивной, ни догматической, ни эмпирической: нужно смотреть на жизнь открытыми, простыми глазами и уделить всемирно-историческому факту религии
то внимание, которое ему естественно принадлежит, даже хотя бы в
силу ее распространенности.
На подлинно религиозный путь вступил лишь
тот человек, кто реально на своей жизненной дороге встретился с божеством, кого настигло оно, на кого излилось превозмогающей своей
силой [«Дважды рожденные» у Джемса.
В них была безмерная
сила чистоты и прозорливой жертвенности, — знание страдания и готовность на вольное страдание, и
та же вещая жертвенность виделась в недетски мудрых очах Младенца.
Это определение как будто теряет свою
силу тогда, когда атеизм отрицает существование бога и вместе с
тем, как буддизм, остается чрезвычайно интенсивной религией; но нетрудно распознать, что эта видимость проистекает лишь из предвзятого реалистического взгляда на существо божие, которое не подходит к буддийскому абсолютному иллюзионизму.
То, что постигается здесь, трансцендентно лишь гносеологически, т. е. в
силу ограниченности нашей, а не по сущности (как тригонометрия является нам трансцендентной, пока мы ей не научились или, вернее, пока она в нашем сознании еще не пробуждена: имманентный характер математического познания в этом смысле с такой
силой был указан еще Платоном в его «Федоне»).
«Для эпох неудержимого упадка определенной религии характерно, что исполнения религиозного искусства процветают здесь как никогда при иных обстоятельствах, между
тем как творческая способность к созданию религиозных произведений подлинного величия и настоящей глубины угасает вместе с неомрачимым доверием и непоколебимой
силой веры.
Вера есть, быть может, наиболее мужественная
сила духа, собирающая в одном узле все душевные энергии: ни наука, ни искусство не обладают
той силой духовного напряжения, какая может быть свойственна религиозной вере.
Сила веры, ее, так сказать, гениальность измеряется именно
той степенью объективности, какую в ней получает религиозно открываемая истина: такая вера призывается двигать горами, от нее требуется свою объективность религиозной истины ставить выше объективности эмпирического знания, которое говорит, что гора неподвижна: crede ad absurdum [Верь до абсурда (лат.)], таков постулат веры.
Но это соображение имело бы
силу лишь в
том случае, если бы догматические понятия были непосредственным орудием религиозного познания; для такой цели понятия были бы, конечно, негодным средством.
Кто не имеет убеждений, кто не исповедует никакой истины, которую он чувствовал бы себя обязанным отстаивать всеми
силами души своей,
тот всегда будет противником догмата, относясь с эпикурейским легкомыслием к «фанатизму» догматиков.
Коренное различие между философией и религией заключается и
том, что первая есть порождение деятельности человеческого разума, своими
силами ищущего истину, она имманентна и человечна и в
то же время она воодушевлена стремлением перерасти свою имманентность и свою человечность, приобщившись к бытию сверхприродному, сверхчеловечному, трансцендентному, божественному; философия жаждет истины, которая есть главный и единственный стимул философствования.
Она порождается осознанной неадекватностью мышления своему предмету или своим заданиям, она обнаруживает недостаточность
сил человеческого разума, который на известной точке принужден останавливаться, ибо приходит к обрыву и пропасти, а вместе с
тем не может не идти до этой точки.
Однако им принадлежит самостоятельное бытие в
том смысле, что они являются онтологическим prius [Первооснова, основание (лат.); букв.: предыдущее, предшествующее, первичное.] вещей, в
силу которого возможность (δυνάμει δν) переходит в действительность (ενεργεία öv), причем каждая форма имеет пребывающее, вечное существование, а совокупность форм образует их иерархию или организм.
«Это чудо есть единое, которое есть не существующее (μη öv), чтобы не получить определения от другого, ибо для него поистине не существует соответствующего имени; если же нужно его наименовать, обычно именуется Единым… оно трудно познаваемо, оно познается преимущественно чрез порождаемую им сущность (ουσία); ум ведет к сущности, и его природа такова, что она есть источник наилучшего и
сила, породившая сущее, но пребывающая в себе и не уменьшающаяся и не сущая в происходящем от нее; по отношению к таковому мы по необходимости называем его единым, чтобы обозначить для себя неделимую его природу и желая привести к единству (ένοΰν) душу, но употребляем выражение: «единое и неделимое» не так, как мы говорим о символе и единице, ибо единица в этом смысле есть начало количества (ποσού άρχαί), какового не существовало бы, если бы вперед не существовала сущность и
то, что предшествует сущности.
«В человеческой природе нет
силы точно познать существо Божие, а, может быть, еще и мало это будет сказать об одной человеческой
силе, но, если кто скажет, что и бестелесная тварь ниже
того, чтобы вместить и объять ведением бесконечное естество, конечно, не погрешит совершенно… и
сила ангелов не далеко отстоит от нашей малости…
Ибо Бог превышает (ύπερκείται) всякую сущность, сам не будучи чем-либо из сущего, но превыше сущего, и из Него же все сущее; ибо только для всех скрытое божество одного Бога есть изначальная божественная (θεαρχική)
сила, которая управляет и т. наз. богами, и ангелами, и святыми людьми, а также она творит (δημιουργός)
тех, кто чрез сопричастность становится богами, действительно, сама происходя из себя самой и беспричинно будучи божеством» (εξ εαυτής και άναιτίως αϋτοθεοτης οδσα).] от всего сущего (δια της πάντων όντων αφαιρέσεως).
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет
силы, не есть
сила или свет; не живет и не есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни
тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Итак, если несозданность, и безначальность, и бестелесность, и бессмертие, и вечность, и благость, и творческую
силу, и подобное мы назовем существенными различиями в Боге,
то состоящее из столь многого не будет просто, но сложно, что (говорить о Божестве) дело крайнего нечестия.
«Пресущественность Божия (την ύπερουσιότητα την θείαν) не может быть ни названа словом, ни понимаема, ни созерцаема каким бы
то ни было образом, она превосходит все и выше познания (ύπεράγνωστον), она пребывает недосягаема и для необъятной
силы выше небесных умов, для всех оставаясь совершенно и навсегда непостижимой и неизреченной.
Поэтому недостижимая ясность
сил небесных часто называется в богословии
тьмою, чему не надо удивляться, ибо и высшая мудрость сама, которой близки эти
силы, часто обозначается
тьмою» (III, сар. 19).
Ибо
то, что является неограниченным во всех направлениях, неограниченно по сущности,
силе и действию, сверху и снизу, т. е. с начала и с конца.
«Тварность Зефиротов следует из
того, что они изображаются в книге Зогар существами ограниченными в своем познании и
силе, — что самозаключенное Эн представляется столь же недоступным для них, как и для других тварей, что, наконец, в книге Зогар прямо говорится о творении их во времени» (ib., 68).
Бог постижим только в
силу и меру своего откровения о Себе: «Видел дух мой с радостным ужасом, что вне пределов сего вечного округа (шара Вечности) ничего не было, как только бесконечное непостижимое Божество, без цели и пределов, и что вне сего шара Вечности ничего не можно было о самом Боге ни видеть, ни познавать, кроме только отрицательного познания,
то есть что Он не есть» (гл. V, § 6).
И, однако, в
то же время нельзя сказать, что Бог есть причина мира, ибо это значило бы превратить абсолютное в относительное, поставив трансцендентное в имманентно-непрерывный ряд причин и следствий, истолковать отношения между Богом и миром в смысле причинной, механической зависимости, в
силу которой каждое последующее с необходимостью вытекает из предыдущего.
В своих сочинениях Беме многократно пытается — все сызнова, но приблизительно из
того же материала, — строить и перестраивать свою систему, отсюда такая бесконечная масса повторений в его сочинениях [Черту эту Шеллинг называет «Rotation seines Geistes», в
силу которой он «in jeder seiner Schriften wieder anfängt, die oft genun erklärten Anfänge wieder exponiert, ohne je weiter oder von der Stelle zu kommen»123 (I. c., 124).], однако материал недостаточно слушается своего мастера, изнемогающего под тяжестью его изобилия, и остается в значительной степени сырым и непереработанным.
Те силы и явления, которые изучает Беме, эмпирически даны ему в мистическом созерцании, подобно
тому как они даются и в опытных науках: как из электричества нельзя логически дедуцировать свет или теплоту, так и Беме не выводятся, а «опытно» познаются элементы Бога: «Herbe», «bitterer Stachel», «Angst», «Feuer» [«Терпкое», «страшное жало», «страх», «огонь» (нем.).
Таким исходным элементом для Когена является понятие бесконечно малого.] (по выражению «Логики» Когена); однако коренная разница с Эккегартом в этом пункте, определяющая и ряд последующих различий, у Беме будет в
том, что у него мир возникает не параллельно с Богом, как Его необходимый коррелат, но в
силу диалектики самого Бога или развития Его природы.
А
сила свободного наслаждения (Lust) есть Бог, который изводит Schuf, и
то и другое вместе называются словом Fiat, т. е. вечное слово, которое творит там, где ничего нет, и есть первичное состояние природы и всех существ [V, 13, § 8.].
Для
того чтобы открылась какая-либо
сила, нужно противодействие как основа для ее раскрытия, «in Ja und Nein bestehen alle Dinge, es sei Göttlich, Teuflisch, Irdisch, oder was genannt werden mag» [В Да и Нет находятся все вещи,
то есть божественные, дьявольские, земные, или какие еще можно назвать (нем.).] [Ciaassen, 11,43.].
«Бог одинаково живет во всех вещах, а вещь ничего не знает о Боге; и Он не открывается вещи, а она получает от Него
силу, но по своему свойству, — или от его любви, или от его гнева; и от чего она берет ее,
то и обнаруживается вовне, и если есть благо в ней,
то для злобы оно как бы закрыто, как вы можете видеть на примере куста шиповника; еще более на других колючих вещах: из него ведь вырастает прекрасный душистый цветок, и в нем лежат два свойства любовное и враждебное, какое побеждает,
то и дает плод» [IV, 343–344, § 49.].
Однако Бог сотворил его царем света, но так как он не повиновался, и захотел быть выше всецелого бога,
то бог низверг его с его престола и сотворил посреди нашего времени иного царя из
того же самого Божества, из которого был сотворен и господин Люцифер (разумей это правильно: из
того салнитера, который был вне тела царя Люцифера) и посадил его на царский престол Люцифера, и дал ему
силу и власть, какая была у Люцифера до его падения, и этот царь зовется И. Христом» (Аврора, 199, § 35-6...
Мир по
силе необходимости здесь возникает, но в
то же время сам он для себя является случайностью, не имеет собственного задания и смысла.
Потому неплохо звучит мнение Гераклита, утверждавшего, что все вещи суть единое, которое в
силу переменчивости имеет все вещи в себе; а так как все формы находятся в нем,
то к нему соответственно этому относятся и все определения, а настолько справедливы и противоречащие друг другу положения.
Тайна творения, обнаруживающаяся в антиномии тварности, состоит в
том, что в ничто излились творческие
силы бытия, имеющие своим источником само Абсолютное.
Разрушительная
сила временности, тленность, может не только получать развитие, но и преодолеваться во времени, сводясь к потенциальности, и тогда время становится
тем, чем его считал Платон (в «Тимее»), а именно «некоторым подвижным образом вечности», «είκών δ'επινοεΐ κινητόν τίνα αιώνος νοιήσαι» (37 d) [Ср. перевод С. С. Аверинцева: «движущееся подобие вечности» (Платон.
Бог,
силою Своею вызывая мир к бытию, присутствует и во времени, ибо в нем протекает процесс теофанический, который есть в
то же время и теогонический.
Положительная основа бытия есть, прежде всего, мир божественных идей, Бог в творении; эти идеи всеменены в ничто, в беспредельность; и последняя становится основой самостоятельного бытия в его независимости и свободе: все существует чрез Бога и от Бога, но именно
тем самым оно получает
силу быть в себе и для себя, вне Бога, как не-Бог или мир.
В этой свободе твари, опирающейся на тварное ничто, божественные начала бытия существуют не в
силе и славе своей, не в лике вечности, в которой они не ведают развития и восполнения, ибо не нуждаются в них, но во временном становлении, как
тема и вместе задача мирового процесса, его данностъ-заданностъ, что дает наиболее точную формулу для определения и тварной свободы, и тварного творчества.
Божество в Его внутрибожественной жизни остается трансцендентным для твари, однако действия Божества, Его откровения, божественная
сила, изливающаяся в творении, есть
то же Божество, единое, неделимое, присносущее.
Божественное триединство, Бог-Любовь, в Своем замкнутом, самодовлеющем, вечном акте Божественной, субстанциальной Любви внеполагает (в смысле матафизической внеположности) предмет этой Божественной Любви, любит его и
тем изливает на него животворящую
силу триипостасной Любви.
София
то сближается до полного почти отожествления с Христом, становясь лишь Его
силою или атрибутом (так понималась идея Айа-Софии в Царьграде при императоре Юстиниане),
то с Богоматерью (празднование св. Софии и внешне соединяется с Успением Богоматери),
то с прославленной Церковью, небесной и земной,
то с женским образом Невесты из Песни Песней (на некоторых иконах),
то даже с космосом.
Должны существовать идеи не только настоящих вещей, но и прошедших, даже идеи отрицания, относительного, гибнущего, смерти, уничтожения и под
Сила этого аргумента заключается в прямом отожествлении понятий, возникающих в мире явлений и по поводу их, с самыми идеями, но это прямолинейное отожествление отнюдь не вытекает из платоновского учения, ибо мир идей, хотя и имманентен миру явлений, как его основа, но вместе с
тем и принципиально от него отличается Идеи в нем погружены в становление и небытие, терпят многочисленные преломления и отражения, собственно и составляющие область относительного.
Однако оккультизм в этом смысле религиозно ложен лишь в
силу своего религиозного коэффициента, а не по непосредственной своей задаче, ибо возможен правый оккультизм, насколько такое выражение применимо к
тому преизобильному восприятию софийности природы, которое свойственно, напр., святым, и вообще людям духоносным и может быть свойственно природе человека.
Однако «
то, что входит в материю, как в мать, ей не пользует и не вредит, и толчок этот направляется не на нее, но друг на друга, ибо
силы эти действуют на противоположное, а не на субстрат.
Всякое «материальное» бытие, имеющее
силу в одном отношении, есть вместе с
тем небытие во всех других отношениях — omnis determinatio est negatio [См. прим. 136 к «Введению».], — всякое определение есть отграничение, всякое отграничение есть отрицание.
Это
тот «родимый Хаос», который «шевелится» под бытием [Из стихотворения Ф. И. Тютчева «О чем ты воешь, ветр ночной?»:], а иногда и прорывается, как
сила уничтожения.
Вот важнейшее место, сюда относящееся: «если душа благодаря ускоренному уходу освобождается от тела,
то она ни в каком отношении не терпит ущерба и познала природу зла с
тем, чтобы открылись заключенные в ней
силы и обнаружились энергии творчества, которые оставались бы втуне при спокойном пребывании в бестелесном, ибо никогда не могли бы перейти в действие, и от души осталось бы скрытым, что она имеет» (Enn. IV, Lib. VIII, cap. 5).], а в неблагоприятном душа загрязняется и, для
того чтобы освободиться от телесных оков, должна подвергнуться очистительному процессу, которым является многократное перевоплощение в различные тела.