Неточные совпадения
Вообще при сведении
существа религии к нравственности, которое столь обычно в рационалистическом уклоне религиозной мысли (Кант, Фихте, Л. Толстой и др.), игнорируется
собственная природа религии.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему
существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в
собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Для постижения
Существа неисследимого ничего не остается, следовательно, кроме
собственной Его благодати и откровения Его чрез посредство пребывающего в Его недрах Логоса» [Климент Александрийский.
Ответ: в сей свободе состоят сии три в своей
собственной вечной единице, простоте и чистом божестве, свободны от всех (иных)
существ.
Таким образом, для человека быть личностью есть действительно преимущество, ибо лишь чрез это становится он сообразен своему
собственному глубочайшему
существу…
Для абсолютного же духа, напротив, духовность есть его
собственное естество, у него не имеется напряженности между природой и духом, в снятии и примирении которой состоит
существо личности, потому он ничего не может получить от предиката личности» (A. Drews. Die Religion als Selbstbewusstsein Gottes, 326–328).
«В этом переживании дух не остается более тварью, ибо он сам есть уже «божество», он есть одно
существо, одна субстанция с божеством, и есть вместе с тем и свое
собственное и всех тварей блаженство» (I, 202).
Влечение материи к своей
собственной форме-идее, стремление познать себя^облечься в свою
собственную форму, в
существе своем есть эротическое стремление, в самой телесности идей заключено нечто муже-женское, пылают сомкнувшиеся объятия, в поцелуе сливаются уста.
Нам неведомо, будет ли уделом какого-либо живого
существа этот ад в его полноте, но его начатки мы находим в своей
собственной природе, и в частности в трагедии творчества.
Человек получил все основные самоопределения своего
существа: в отношении к миру, к Богу, к своей свободе и к своему
собственному двуполому
существу.
Этот замысел мог появиться у такого тварного
существа, которое, принадлежа к тварному миру, по
собственному опыту знало силу небытия, ибо ее актуализировало в себе как зло слепым бунтовщическим актом.
Но всемогущество Божие неотделимо от божественной любви-смирения, и «творчество» без цели, без смысла и, главное, без любви, — творчество ради творчества, jeu divin в упоении
собственной мощью (чувство очень естественное для невсемогущего, завистливого, склонного к хвастливому самолюбованию
существа), чуждо всемогуществу Божию, себя знающему и абсолютно спокойному.
Падший человек сохранил в себе образ Божий, как основу своего
существа, и присущую ему софийность, делающую его центром мироздания, но утратил способность найти свою энтелехийную форму, осуществить в себе подобие Божие. В нем было бесповоротно нарушено равновесие именно в области богоуподобления, а поэтому и самая одаренность его становилась для него роковою и опасною (ведь и для сатаны объективное условие его падения, соблазна
собственной силой заключалось в его исключительной одаренности).
Историческое рождение человека,
существа свободного и богоподобного, не только предполагает рождение в
собственном смысле, т. е. акт божественного всемогущества, вызывающий к бытию новые жизни и осуществляющийся через брачное соединение супругов или вообще лиц разного пола, но и некое самосотворение человека.
Человек есть свободный выполнитель своей темы, и это осуществление себя, выявление своей данности — заданности, раскрытие своего
существа, осуществление в себе своего
собственного подобия и есть творчество, человеку доступное.
Жабы и паучихи навряд ли, конечно, испытывают при этом какое-нибудь особенное сладострастие. Тут просто тупость жизнеощущения, неспособность выйти за пределы
собственного существа. Но если инстинкты этих уродов животной жизни сидят в человеке, если чудовищные противоречия этой любви освещены сознанием, то получается то едкое, опьяняющее сладострастие, которым живет любовь Достоевского.
Неточные совпадения
Он, с биением сердца и трепетом чистых слез, подслушивал, среди грязи и шума страстей, подземную тихую работу в своем человеческом
существе, какого-то таинственного духа, затихавшего иногда в треске и дыме нечистого огня, но не умиравшего и просыпавшегося опять, зовущего его, сначала тихо, потом громче и громче, к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей
собственной статуей, над идеалом человека.
Но жертвы и страдания могут быть оправданы, если видеть ту глубину всякого
существа, на которой судьба национальная, историческая и мировая есть его
собственная судьба.
Беспечно резвиться, пребывать в неведении зла, ничего не провидеть даже в
собственном будущем, всем
существом отдаваться наслаждению насущной минутой — разве возможно представить себе более завидный удел?
С одной стороны, человек есть
существо падшее и греховное, не способное
собственными силами подняться, свобода его ослаблена и искажена.
Пока дядя Максим с холодным мужеством обсуждал эту жгучую мысль, соображая и сопоставляя доводы за и против, перед его глазами стало мелькать новое
существо, которому судьба судила явиться на свет уже инвалидом. Сначала он не обращал внимания на слепого ребенка, но потом странное сходство судьбы мальчика с его
собственною заинтересовало дядю Максима.