Неточные совпадения
Монофизитство — христианское религиозно-философское учение, отрицающее возможность смешения в Иисусе Христе двух
природ: божественной и
человеческой.
Вера есть функция
человеческой свободы, она не принуждает, как принуждают нас законы
природы.
В мифе констатируется встреча мира имманентного —
человеческого сознания (как бы мы его ни расширяли и ни углубляли), и мира трансцендентного, божественного, причем трансцендентное, сохраняя свою собственную
природу, в то же время становится имманентным, а имманентное раскрывается, чувствуя в себе внедрение трансцендентного.
Действительно,
природу его не может созерцать и постигать сила
человеческого ума, хотя бы это был чистейший и светлейший ум» [Ориген.
«Сущность Божия для
природы человеческой недомыслима и совершенно неизреченна» [Творения иже во святых отца нашего св. Василия Великого.
Он пребывает выше не только
человеческого, но и ангельского и всякого премирного постижения, — неизглаголан (αφραστον), неизреченен (άυεκφώνητον), превыше всякого означения словами; имеет одно только имя, служащее к познанию Его собственной
природы, именно что Он один выше всякого имени» [Опровержение Евномия, II (Несмелов, 153), р. п., V, 271.].
Апории, возникающие при определении соотношения между единым абсолютным универсом и относительным бытием, вскрылись бы с еще большей ясностью, если бы Бруно перешел к выяснению
природы человеческой личности и индивидуального духа, который во имя последовательности тоже пришлось бы признать акциденцией, модусом или феноменом единой субстанции (к каковому аперсонализму и приводит обыкновенно логика пантеизма).
Типична в этом отношении полемика св. Григория Палимы (XIV в.), который отвергает астрологическую мировую душу, однако утверждая бытие ее в человеке: «Не существует какой-нибудь небесной или всемирной души, но единственно разумная душа есть
человеческая: не небесная, но свышенебесная, и не благодаря месту, но по своей собственной
природе, как умная правящая сущность» (ού^εστι τις ουρανός, ή παγκόσμιος ψυχή, άλλα μόνη λογική ψυχή εστίν ή ανθρωπινή ουκ ουράνιος, αλλ' ύπερουράνιος, ου τόπω, αλλά щ εαυτής φύσει, άτε νοερά υπάρχουσα ουσία) Migne Patrol., ser. gr., t. 150, col. 1125, cap.
Не злы по
природе и души
человеческие (IV, 24) [Там же.
Католики, обнаруживая в этом общую дефектность своей антропологии, эту мысль о метафизическом насилии над
природой и
человеческим естеством отнесли уже к самому зачатию Богоматери.
Отвечает ли внутренней
природе любви это разделение жены и «донны», или же это есть лишь
человеческая слабость Данте?
Оно имеет в виду оттенить, что
природа Христа помимо непричастности греху была не
человеческая только, а и божественная.
Таково, напр., учение Ария, рассматривавшего Христа как тварное существо, или учение Аполлинария, наоборот, растворявшее
человеческую стихию в божественной Его
природе.
Поэтому спасителем человечества мог явиться только человек, и притом в онтологическом своем естестве резюмирующий в себе всю
природу человека, иначе говоря, перво-Адам, самый корень
человеческого древа.
Природа предстает ему как враждебная сила, вооруженная голодом и смертью, и вся жизнь
человеческая получает привкус хозяйственности, пленяется суете стихий пустых и немощных.
Иначе говоря, смерть, в которой Федоров склонен был вообще видеть лишь род случайности и недоразумения или педагогический прием, есть акт, слишком далеко переходящий за пределы этого мира, чтобы можно было справиться с ней одной «регуляцией
природы», методами физического воскрешения тела, как бы они ни были утонченны, даже с привлечением жизненной силы
человеческой спермы в целях воскрешения или обратного рождения отцов сынами (на что имеются указания в учении Федорова).
Воскрешение, как и рождение, есть творческий акт Божьего всемогущества, которым возвращается душе усопшего животворящая ее сила, способность создать для себя, соответственно своей
природе, тело; оно есть излияние животворящей силы Божией на
человеческую душу, т. е. акт теургический.
Вот этого-то «изменения», которое, по существу, является новым творческим актом Бога над человеком, именно и не может совершить хозяйственный труд, а поэтому и «проект» Федорова, как бы далеко ни зашла «регуляция
природы», силами природными и
человеческими неосуществим.
И воле
человеческой не дано их «тревожить, чтобы они вышли», лишать их места успокоения всевозможными методами регуляции
природы [«Блажен путь, в он же идеши днесь, о душе, яко уготовася тебе место упокоения» — такими словами напутствуется Церковью умерший при погребении.].
Это — соблазн первого диавола искушения: «Если Ты Сын Божий, то вели этому камню сделаться хлебом» (Лк. 4:3), т. е. яви себя экономическим мессией, «сыном
человеческим», силою «регуляции
природы» оживляющим и воскресающим.
Но призыв этот здесь обращен уже не к Одному, не к Сыну Божьему и Сыну
Человеческому, но ко всем сынам
человеческим, которые призываются явить свое богосыновство «общим делом» регуляции
природы и ее плодом — трудовым оживлением мертвой материи, превращением камней в хлебы, воскрешением мертвецов.
Муки полнейшего разочарования в себе и в своем пути, а в то же время нежелание и неспособность принять это разочарование, и вдобавок еще сознание высшей своей
природы и мучительно завистливое влечение к божественному миру — терзают душу невыразимыми на
человеческом языке страданиями.
В самой
природе — хотя не Бога, а человека и вообще твари — заложена возможность не только блаженства, но и муки, причем индивидуальная неповторяемость
человеческой личности простирается и на это: всякий лик бытия имеет не только свою светлую сторону, но и свою особую изнанку или тень.
Неточные совпадения
Но среди этой разновековой мебели, картин, среди не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для них обоих счастливым часом, памятной минутой мелочей, в океане книг и нот веяло теплой жизнью, чем-то раздражающим ум и эстетическое чувство; везде присутствовала или недремлющая мысль, или сияла красота
человеческого дела, как кругом сияла вечная красота
природы.
Это влечение к всякой видимой красоте, всего более к красоте женщины, как лучшего создания
природы, обличает высшие
человеческие инстинкты, влечение и к другой красоте, невидимой, к идеалам добра, изящества души, к красоте жизни!
Тогда нужно и важно было общение с
природой и с прежде него жившими, мыслящими и чувствовавшими людьми (философия, поэзия), — теперь нужны и важны были
человеческие учреждения и общение с товарищами.
То, что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из всех живущих на воле людей посредством суда и администрации отбирались самые нервные, горячие, возбудимые, даровитые и сильные и менее, чем другие, хитрые и осторожные люди, и люди эти, никак не более виновные или опасные для общества, чем те, которые оставались на воле, во-первых, запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от
природы, семьи, труда, т. е. вне всех условий естественной и нравственной жизни
человеческой.
Демократия не может быть в принципе, в идее ограничена сословными и классовыми привилегиями, внешне-общественными аристократиями, но она должна быть ограничена правами бесконечной духовной
природы человеческой личности и нации, ограничена истинным подбором качеств.