Неточные совпадения
Гл. 3‑й. Вся суета
человеческая, елика не пребывают по
смерти: не пребывает богатство, ни сшествует слава: пришедшей бо
смерти сия вся потребишася…
Вместе с тем
смерть стала уже благодеянием — спасением от жизни на зачумленной земле, ибо дурной бесконечности смертной жизни, простого отсутствия
смерти, бессмертия «вечного жида» не могла бы вынести
человеческая природа, и самый замысел этот был бы достоин разве лишь сатаны.
Порча и растление, при отсутствии
смерти, с течением времени овладели бы
человеческой жизнью настолько, что никакая праведность не могла бы оградиться от его влияния: греховному человечеству, наделенному даром бессмертия, угрожало превращение в дьяволов или, по крайней мере, приближение к тому совершенству во зле, которое присуще лишь отцу лжи и его клевретам.
Поэтому
смерть, установляющая естественную прерывность во всех
человеческих делах, а также налагающая неизбежную печать и на все
человеческое творчество, спасает человека и от непрерывности в творчестве зла, а тем ослабляет, парализует его силу.
Конкретно же
человеческая жизнь являет собой чередование возрастов, необходимо оканчивающееся
смертью, поэтому внезапно вспыхнувшее время столь же внезапно и угасает.
Благодаря первородному греху размножение
человеческого рода теперь совершается не только через рождение, но и через
смерть, за которою последует воскресение; без него же
смерти бы не было, а первое рождение и было бы окончательным.
Природа предстает ему как враждебная сила, вооруженная голодом и
смертью, и вся жизнь
человеческая получает привкус хозяйственности, пленяется суете стихий пустых и немощных.
При ответе на него намечаются две возможности: или
человеческий организм представляет собой только машину, механический автомат, и
смерть есть лишь его разрушение и порча, или же в нем живет дух, это тело оживляющий и с ним соединенный, а потому
смерть есть противоестественное расторжение союза духа с телом.
Иначе говоря,
смерть, в которой Федоров склонен был вообще видеть лишь род случайности и недоразумения или педагогический прием, есть акт, слишком далеко переходящий за пределы этого мира, чтобы можно было справиться с ней одной «регуляцией природы», методами физического воскрешения тела, как бы они ни были утонченны, даже с привлечением жизненной силы
человеческой спермы в целях воскрешения или обратного рождения отцов сынами (на что имеются указания в учении Федорова).
Т. 1. С. 485–488]), Такое воскрешение принципиально равнозначаще неопределенному продлению
человеческой жизни отстранением
смерти.
Федоров же, смелее и радикальнее идя в направлении Мечникова [Имеются в виду идеи И. И. Мечникова о «естественной
смерти» и о продлении
человеческой жизни (см.: Мечников И. И. Этюды оптимизма М 1987).], стремится к научному бессмертию, принимая за него отсутствие
смерти, или неопределенную продолжительность жизни.
Молодая попадья, прибежавшая на берег с народом, навсегда запомнила простую и страшную картину
человеческой смерти: и тягучие, глухие стуки своего сердца, как будто каждый удар его был последним; и необыкновенную прозрачность воздуха, в котором двигались знакомые, простые, но теперь обособленные и точно отодранные от земли фигуры людей; и оборванность смутных речей, когда каждое сказанное слово круглится в воздухе и медленно тает среди новых нарождающихся слов.
Неточные совпадения
И с тех пор началась для Масловой та жизнь хронического преступления заповедей божеских и
человеческих, которая ведется сотнями и сотнями тысяч женщин не только с разрешения, но под покровительством правительственной власти, озабоченной благом своих граждан, и кончается для девяти женщин из десяти мучительными болезнями, преждевременной дряхлостью и
смертью.
Через пять минут все было кончено: на декорациях в театральном костюме лежала по-прежнему прекрасная женщина, но теперь это бездушное тело не мог уже оскорбить ни один взгляд. Рука
смерти наложила свою печать на безобразную
человеческую оргию.
Только потому, что человек отчужден от самого себя и выброшен вовне, может явиться претензия победить трагизм
смерти, главный трагизм
человеческого существования.
— Убивать ее не надо, точно;
смерть и так свое возьмет. Вот хоть бы Мартын-плотник: жил Мартын-плотник, и не долго жил и помер; жена его теперь убивается о муже, о детках малых… Против
смерти ни человеку, ни твари не слукавить.
Смерть и не бежит, да и от нее не убежишь; да помогать ей не должно… А я соловушек не убиваю, — сохрани Господи! Я их не на муку ловлю, не на погибель их живота, а для удовольствия
человеческого, на утешение и веселье.
Подавленность всех других сфер
человеческой деятельности бросала образованную часть общества в книжный мир, и в нем одном действительно совершался, глухо и полусловами, протест против николаевского гнета, тот протест, который мы услышали открытее и громче на другой день после его
смерти.