Неточные совпадения
Гартман говорит,
что убеждения наши — плод «бессознательного», а умом мы к ним лишь подыскиваем более или менее подходящие основания; я чувствовал,
что там где-то,
в этом неуловимом «бессознательном», шла тайная, предательская, неведомая мне работа и
что в один прекрасный
день я вдруг окажусь во власти этого «бессознательного».
Дело сложилось так,
что я должен был уйти, если не хотел, чтоб мне плевали
в лицо…
Мы с Мишей сели за весла; Вера, Соня, Лида и Петька разместились
в середине, Наташа — у руля. Лодка, описав полукруг, выплыла на середину неподвижной реки; купальня медленно отошла назад и скрылась за выступом. На горе темнел сад, который теперь казался еще гуще,
чем днем, а по ту сторону реки, над лугом, высоко
в небе стоял месяц, окруженный нежно-синею каймою.
И еще
в одном отношении я часто испытываю неловкость
в разговоре с нею: Наташа знает,
что я мог остаться при университете, имел возможность хорошо устроиться, — и вместо этого пошел
в земские врачи. Она расспрашивает меня о моей деятельности, об отношениях к мужикам, усматривая во всем этом глубокую идейную подкладку,
в разговоре ее проскальзывают слова «долг народу», «
дело», «идея». Мне же эти слова режут ухо, как визг стекла под острым шилом.
И я — я не спросил,
что именно; я только серьезно кивнул головою и, не глядя на Наташу, ответил,
что я всегда к ее услугам. Как будто я
в самом
деле не знаю,
что она хочет спросить…
— Да вы, батенька, знаете ли,
что такое земская служба? — говорил он, сердито сверкая на меня глазами. — Туда идти, так прежде всего здоровьем нужно запастись бычачьим: промок под дождем, попал
в полынью, — выбирайся да поезжай дальше: ничего! Ветром обдует и обсушит, на постоялом дворе выпьешь водочки, — и опять здоров. А вы посмотрите на себя,
что у вас за грудь: выдуете ли вы хоть две-то тысячи
в спирометр? Ваше
дело — клиника, лаборатория. Поедете, —
в первый же год чахотку наживете.
Я говорил, как плохой актер говорит заученный монолог, и мерзко было на душе… Мне вдруг пришла
в голову мысль: а
что бы я сказал ей, если бы не было этой спасительной сельской учительницы, альфы и омеги «настоящего»
дела?
— Я не слыхал,
что «все это» давно было опровергнуто
в Западной Европе, a Zweikindersystem тут ни при
чем. Это — старая истина, которая не может быть опровергнутой. «Я пришел
разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее. И враги человека — домашние его», — сказал Иисус…
Время идет, —
день за
днем, год за годом…
Что же, так всегда и жить, — жить, боясь заглянуть
в себя, боясь прямого ответа на вопрос? Ведь у меня ничего нет. К
чему мне мое честное и гордое миросозерцание,
что оно мне дает? Оно уже давно мертво; это не любимая женщина, с которою я живу одной жизнью, это лишь ее труп; и я страстно обнимаю этот прекрасный труп и не могу, не хочу верить,
что он нем и безжизненно-холоден; однако обмануть себя я не
в состоянии. Но почему же, почему нет
в нем жизни?
Я только обманывал себя «
делом»;
в душе все время какой-то настойчивый голос твердил,
что это не то,
что есть что-то гораздо более важное и необходимое; но где оно?
Наташа все эти
дни избегает меня. Мы сходимся только за обедом и ужином. Когда наши взгляды встречаются,
в ее глазах мелькает жесткое презрение… Бог с нею! Она шла ко мне, страстно прося хлеба, а я — я положил
в ее руку камень;
что другое могла она ко мне почувствовать, видя,
что сам я еще более нищий,
чем она?… И кругом все так тоскливо! Холодный ветер дует не переставая, небо хмуро и своими слезами орошает бессчастных людей.
Я уже несколько
дней назад вывесил на дверях объявление о бесплатном приеме больных; до сих пор, однако, у меня был только один старик эмфизсматик да две женщины приносили своих грудных детей с летним поносом. Но все
в Чемеровке уже знают меня
в лицо и знают,
что я доктор. Когда я иду по улице, зареченцы провожают меня угрюмыми, сумрачными взглядами. Мне теперь каждый раз стоит борьбы выйти из дому; как сквозь строй, идешь под этими взглядами, не поднимая глаз.
—
Чем раньше будете за мною посылать, тем лучше, — сказал я. — Ведь это такая болезнь: захватишь
в начале, — пустяками отделаешься. А у вас как? «Пройдет» да «пройдет», а как уж плохо
дело, так за доктором. После обеда схватило, сейчас бы и послали. Давно бы здоров был.
— Да
что мне от вашей благодарности! Как самому плохо, так доктора поскорее звать, а как
дело до других, так сейчас: «Все от бога»… И вам не стыдно, Черкасов? Ведь вы же не
в поле живете, кругом люди! Если теперь кто поблизости заболеет, вы знаете, кто будет виноват? Вы один, и больше никто!.. О себе позаботился, а соседи пускай заражаются?
Я чувствую,
что с каждым
днем становлюсь
в их глазах все выше. Работать я заставляю всех много и
в требованиях своих беспощаден. И все-таки я убежден,
что никто из них не откажется из-за этого от службы, как Павел;
чем я горжусь всего более, это тем,
что их
дело стало для них высоким и благородным, им стыдно было бы взглянуть на него с коммерческой точки зрения.
Я пошел к интенданту (из иезуитов) и, заметив ему, что это совершеннейшая роскошь высылать человека, который сам едет и у которого визированный пасс в кармане, — спросил его,
в чем дело? Он уверял, что сам так же удивлен, как я, что мера взята министром внутренних дел, даже без предварительного сношения с ним. При этом он был до того учтив, что у меня не осталось никакого сомнения, что все это напакостил он. Я написал разговор мой с ним известному депутату оппозиции Лоренцо Валерио и уехал в Париж.
Неточные совпадения
Батюшка пришлет денежки,
чем бы их попридержать — и куды!.. пошел кутить: ездит на извозчике, каждый
день ты доставай
в кеятр билет, а там через неделю, глядь — и посылает на толкучий продавать новый фрак.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За
что ж,
в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и
в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать,
что он такое и
в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но
в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Что за черт!
в самом
деле! (Протирает глаза.)Целуются! Ах, батюшки, целуются! Точный жених! (Вскрикивает, подпрыгивая от радости.)Ай, Антон! Ай, Антон! Ай, городничий! Бона, как дело-то пошло!
— дворянин учится наукам: его хоть и секут
в школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты
что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то,
что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого,
что ты шестнадцать самоваров выдуешь
в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!