— Ты скажи мне, — при чем тут мягкотелость? Ну, укажи мне, — вот я спрашиваю тебя: как иначе устроить нашу жизнь? Сам я не могу заботиться об обеде, потому, что мне до обеда нужно принять сто человек больных. После обеда мне нужно поспать, а то я вечером не в состоянии буду ехать к больным. Если я вздумаю следить за дровами и провизией, то не в состоянии буду
зарабатывать на дрова и провизию. Ребят мне нянчить тоже некогда… В чем же я могу тебя облегчить? Ну, скажи, укажи, — в чем?
Неточные совпадения
Орочи настаивали, они помогли нам обуться и подняться
на ноги. Они принялись рубить
дрова и просили нас то одного, то другого сходить за топором, принести
дров, поднять полено и т. д. Я убедил Рожкова и Ноздрина не отказываться от работы и объяснил в чем дело. Кишечник и желудок отвыкли
работать, и от этого мы заболели: нужны движения, нужно дать встряску организму, нужен физический труд, хотя бы через силу.
— Пропащее это дело, ваша фабрика, — проговорил, наконец, Морок, сплевывая
на горевший в печке огонь. Слепень постоянно день и ночь палил даровые заводские
дрова. — Черту вы все-то
работаете…
—
На то и перепел, чтобы в сети попасть! — отозвался хохол. Он все больше нравился матери. Когда он называл ее «ненько», это слово точно гладило ее щеки мягкой, детской рукой. По воскресеньям, если Павлу было некогда, он колол
дрова, однажды пришел с доской
на плече и, взяв топор, быстро и ловко переменил сгнившую ступень
на крыльце, другой раз так же незаметно починил завалившийся забор.
Работая, он свистел, и свист у него был красиво печальный.
Фома видел, как отец взмахнул рукой, — раздался какой-то лязг, и матрос тяжело упал
на дрова. Он тотчас же поднялся и вновь стал молча
работать…
На белую кору березовых
дров капала кровь из его разбитого лица, он вытирал ее рукавом рубахи, смотрел
на рукав и, вздыхая, молчал. А когда он шел с носилками мимо Фомы,
на лице его, у переносья, дрожали две большие мутные слезы, и мальчик видел их…
Мальчик слушал эту воркотню и знал, что дело касается его отца. Он видел, что хотя Ефим ворчит, но
на носилках у него
дров больше, чем у других, и ходит он быстрее. Никто из матросов не откликался
на воркотню Ефима, и даже тот, который
работал в паре с ним, молчал, иногда только протестуя против усердия, с каким Ефим накладывал
дрова на носилки.