Неточные совпадения
Андрей Иванович пролежал больной с неделю. Ему заложило грудь,
в левом боку появились боли; при кашле стала выделяться кровь. День шел за днем, а Андрей Иванович все не мог освоиться с тем, что произошло: его, Андрея Ивановича, при всей мастерской отхлестали по щекам, как мальчишку, — и кто совершил это? Его давнишний друг, товарищ! И этот друг знал, что он болен и не
в силах защититься! Андрей Иванович был готов
биться головою об
стену от ярости и негодования на Ляхова.
Она стала петь. Пела она цыганские романсы и с цыганским пошибом. Голос у нее был звучный и сильный, казалось, ему было тесно
в комнате, он
бился о
стены, словно стараясь раздвинуть их.
Пропотей. Убили гниду — поют панихиду. А может, плясать надо? Ну-ко, спляшем и нашим и вашим! (Притопывает, напевая, сначала — негромко, затем все более сильно, и — пляшет.) Астарот, Сабатан, Аскафат, Идумей, Неумней. Не умей, карра тили — бом-бом,
бейся в стену лбом, лбом! Эх, юхала, юхала, ты чего нанюхала? Дыб-дыб, дым, дым! Сатана играет им! Згин-гин-гин, он на свете один, его ведьма Закатама в свои ляшки закатала! От греха, от блуда не денешься никуда! Вот он, Егорий, родился на горе…
Я в темноте избил руки и колена, отыскивая дверь. Вошел человек со светом, и я увидал дверь. Я не могу уже
биться в стену, когда я вижу дверь, и еще менее могу утверждать, что я вижу дверь, нахожу, что лучше пройти в дверь, но что это трудно, и потому я хочу продолжать биться коленками об стену.
Неточные совпадения
Между тем все они уставили глаза
в стену или
в пол и, кажется,
побились об заклад о том, кто сделает лицо глупее.
Я вскочил на печь, забился
в угол, а
в доме снова началась суетня, как на пожаре; волною
бился в потолок и
стены размеренный, всё более громкий, надсадный вой. Ошалело бегали дед и дядя, кричала бабушка, выгоняя их куда-то; Григорий грохотал дровами, набивая их
в печь, наливал воду
в чугуны и ходил по кухне, качая головою, точно астраханский верблюд.
По одному наружному виду этого жалкого строения можно об заклад
побиться, что
в нем нет ни единой живой половицы, что
в щели
стен его дует, что на
стенах этих обои повисли клочьями.
Мне было стыдно. Я смотрел на долину Прегеля и весь горел. Не страшно было, а именно стыдно. Меня охватывала беспредметная тоска, желание метаться,
биться головой об
стену. Что-то вроде бессильной злобы раба, который всю жизнь плясал и пел песни, и вдруг,
в одну минуту, всем существом своим понял, что он весь, с ног до головы, — раб.
Через час мать была
в поле за тюрьмой. Резкий ветер летал вокруг нее, раздувал платье,
бился о мерзлую землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого шла она, и с размаху ударялся о невысокую
стену тюрьмы. Опрокинувшись за
стену, взметал со двора чьи-то крики, разбрасывал их по воздуху, уносил
в небо. Там быстро бежали облака, открывая маленькие просветы
в синюю высоту.