Неточные совпадения
Вон дергач, в густом тростнике перебегая с места на место, страстно
зовет к себе свою подругу, вон и кукушка, и перепел поют
любовь, и цветы по ветру пересылают свою душистую пыль друг к другу.
Так именно, «куда-то порываясь и дрожа молодыми, красивыми телами»,
зовут к себе друг друга люди-жеребцы и люди-кобылы в зверином воображении нынешних жизнеописателей. Но для Толстого
любовь человека — нечто неизмеримо высшее, чем такая кобылиная
любовь. И при напоминающем свете этой высшей
любви «прекрасный и свободный зверь» в человеке, как мы это видели на Нехлюдове, принимает у Толстого формы грязного, поганого гада.
Что-то такое новое, хорошее, еще не испытанное проснулось у ней в груди, не в душе, а именно — в груди, где теперь вставала с страшной силой жгучая потребность не того, что
зовут любовью, а более сильное и могучее чувство…
Про мать он говорил с некоторой холодной и торжественной похвалой, как будто с целью предупредить всякое возражение по этому предмету; про тетку он отзывался с восторгом, но и с некоторой снисходительностью; про сестру он говорил очень мало и как будто бы стыдясь мне говорить о ней; но про рыженькую, которую по-настоящему
звали Любовью Сергеевной и которая была пожилая девушка, жившая по каким-то семейным отношениям в доме Нехлюдовых, он говорил мне с одушевлением.
Моего младшего брата нянчила высокая, сухая, но очень стройная старушка, которую
звали Любовь Онисимовна. Она была из прежних актрис бывшего орловского театра графа Каменского, и все, что я далее расскажу, происходило тоже в Орле, во дни моего отрочества.
Неточные совпадения
«Я?» — «Да, Татьяны именины // В субботу. Оленька и мать // Велели
звать, и нет причины // Тебе на
зов не приезжать». — // «Но куча будет там народу // И всякого такого сброду…» — // «И, никого, уверен я! // Кто будет там? своя семья. // Поедем, сделай одолженье! // Ну, что ж?» — «Согласен». — «Как ты мил!» // При сих словах он осушил // Стакан, соседке приношенье, // Потом разговорился вновь // Про Ольгу: такова
любовь!
Они воскрешали в памяти Самгина забытые им речи Серафимы Нехаевой о
любви и смерти, о космосе, о Верлене, пьесах Ибсена, открывали Эдгара По и Достоевского, восхищались «Паном» Гамсуна, утверждали за собою право свободно отдаваться
зову всех желаний, капризной игре всех чувств.
— Слепцы! Вы шли туда корыстно, с проповедью зла и насилия, я
зову вас на дело добра и
любви. Я говорю священными словами учителя моего: опроститесь, будьте детями земли, отбросьте всю мишурную ложь, придуманную вами, ослепляющую вас.
— Ольга
зовет тебя в деревню к себе гостить;
любовь твоя простыла, неопасно: ревновать не станешь. Поедем.
— Ах, что я наделал! — говорил он. — Все сгубил! Слава Богу, что Штольц уехал: она не успела сказать ему, а то бы хоть сквозь землю провались!
Любовь, слезы — к лицу ли это мне? И тетка Ольги не шлет, не
зовет к себе: верно, она сказала… Боже мой!..