Неточные совпадения
И у всего свой путь, и все знает свои путь, с песнью отходит и с песнью
приходит; один он ничего не знает, ничего не понимает, ни
людей, ни звуков, всему чужой и выкидыш.
И вот то и дело
приходят неожиданные вести: «Свидригайлов застрелился!», «Ставрогин повесился!», «Крафт застрелился!», «Смердяков повесился!» Дух беспощадного самоистребления носится над этим миром неудержимо разваливающейся жизни. Романы Достоевского кишат самоубийствами, словно самоубийство — это нечто самое обыденное, естественное и необходимое в жизни
людей.
«Будет новый
человек, счастливый и гордый. Кому будет все равно, жить или не жить, тот будет новый
человек». Может быть, в таком случае все убьют себя, но — «это все равно. Обман убьют».
Придет этот новый
человек и научит, что все хороши и все хорошо. Кто с голоду умрет, кто обесчестит девочку, кто размозжит голову за ребенка и кто не размозжит, — все хорошо.
Поэтому вполне естественно и понятно, что, почувствовав гармонию мира, сказав жизни: «Да, это правда!» —
люди эти
приходят не к утверждению жизни, а как раз к обратному — к полнейшему ее отрицанию.
Невольно
приходит в голову одна чрезвычайно забавная, но невыносимо-грустная мысль: «ну, что, если
человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только посмотреть: уживется ли подобное существо на земле или нет?»
Но в глубине своей души, чем ближе он узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему
приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, может быть, и не есть качество, а напротив, недостаток чего-то, не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, — того стремления, которое заставляет
человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
«Измученным
людям той и другой стороны начинало одинаково
приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебание, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитым? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти
люди ужаснуться того, что они делали, бросить все и побежать, куда попало».
«Ему
пришло в голову, что те его чуть заметные поползновения борьбы против того, что наивысше поставленными
людьми считалось хорошим, поползновения чуть заметные, которые он тотчас же отгонял от себя, — что они-то и могли быть настоящие, а остальное все могло быть не то.
Так жили эти
люди в мрачном отъединении от жизни, от ее света и радости. Но наступил час — и из другого мира, из царства духов,
приходил к ним их бог Сабазий. И тогда все преображалось.
В основе всех этих разнообразных мифов лежит, всего вероятнее, факт чисто натуралистического характера — гибель растительности под влиянием зимних холодов.
Люди оплакивали смерть бога растительности, убитого чудовищами зимы.
Приходило время — и бог воскресал в блеске весенней радости и преизбытка сил, и
люди восторженно приветствовали прекрасного бога-жизненосца.
В первобытные времена
человек был еще вполне беспомощен перед природою, наступление зимы обрекало его, подобно животным или нынешним дикарям, на холод и голодание; иззябший, с щелкающими зубами и подведенным животом, он жил одним чувством — страстным ожиданием весны и тепла; и когда
приходила весна, неистовая радость охватывала его пьяным безумием. В эти далекие времена почитание страдальца-бога, ежегодно умирающего и воскресающего, естественно вытекало из внешних условий человеческой жизни.
Принес он смертным влажный сок лозы.
Когда бессчастный
человек той влаги,
Рожденной виноградом, изопьет, —
То улетает скорбь, и сон
приходит,
Приходит повседневных зол забвенье, —
Иного средства от страданий нет.
Не уйти никуда от несчётных скорбей:
Ходит всюду болезнь,
люди в страхе немом,
О спасенье не думая, гибнут.
Благодатных плодов не приносит земля,
Жены в муках кричат и не могут родить…
Раздаются мрачные
Песни похоронные.
Ты
приди, помилуй нас,
Защити от гибели,
О, Тучегонителя
Золотая дочь!
Загадочными окольными путями
человек приходит к тому, что готов снова подставить голову под страдания, за которые сейчас только проклинал божество, и добровольно надевает на руку железное кольцо of цепи, которою был окован.
«Не нынче завтра
придут болезни, смерть (и
приходили уже) на любимых
людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей.
Да, все это хорошо. Но если у
человека уже нет неведения, если он
пришел в себя от хмеля жизни, если отрезвевший взгляд его остро и ясно различает ужасы, наседающие на
человека, и бездны, разверзающиеся под ногами? Конечно, можно тогда сказать, как Заратустра: «Ваша любовь к жизни пусть будет любовью к вашей высочайшей надежде, и ваша высочайшая надежда пусть будет высочайшей мыслью жизни. А эта высочайшая мысль гласит:
человек есть нечто, что должно преодолеть».
«Горе!
Приходит время, когда
человек уже не будет рождать никакой звезды. Горе!
Приходит время презреннейшего
человека, который уже не в состоянии презирать самого себя».
Усталый пессимистический взгляд, недоверие к загадке жизни, ледяное «нет» отвращения к жизни — это вовсе не признаки самых злых веков человеческого рода; они выступают, скорее, на свет, когда
приходит болезненная изнеженность и оморализованность, вследствие которых животное «
человек» научается в конце концов стыдиться всех своих инстинктов.
Живой
человек бодро и радостно несет жизнь не потому, что оправдывает ее ужасы и гадости, а потому, что сила жизни не дает ему
прийти от них в отчаяние.
Они, конечно, жестоко мстят
людям за частные обиды, но им просто даже не
приходит в голову мысль, что кто-нибудь может их отрицать, не признавать.
Да, умереть! Уйти навек и без возврата
Туда, куда уйдет и каждый из
людей (и зверей).
Стать снова тем ничто, которым был когда-то,
Пред тем, как в мир
прийти для жизни и скорбей.
Сочти все радости, что на житейском пире
Из чаши счастия пришлось тебе испить,
И согласись, что, чем бы ни был ты в сем мире,
Есть нечто лучшее, — не быть.
Человек погибнет. И
придет на его место сверхчеловек.
А может быть, столкнет его судьба с хорошим
человеком, — есть они на Руси и в рясах, и в пиджаках, и в посконных рубахах; прожжет его этот
человек огненным словом, ужасом наполнит за его скотскую жизнь и раскроет перед ним новый мир, где легки земные скорби, где молитвенный восторг, свет и бог. И покорно понесет просветленный
человек темную свою жизнь. Что она теперь для него? Чуждое бремя, на короткий только срок возложенное на плечи. Наступит час — и спадет бремя, и
придет светлое освобождение.