Жизнью переполнена душа, жизнью пронизан весь мир вокруг — и непонятен странный вопрос: «для чего жизнь?» Только ужасающее разложение в человеке инстинкта жизни делает возможным этот вопрос — бессмысленный и смешной при наличности инстинкта жизни, не разрешимый при его отсутствии никакими
силами разума.
Неточные совпадения
Больше, чем кто-либо другой, Достоевский знает, что
разуму и не дано собственными
силами разрешать подобные вопросы;
разум может только передать сознанию ответы другого голоса, лежащего глубже и сокровеннее.
Бергсон говорит: «Мы не только разумные существа. Возле нашей умозрительной и логической мысли находится неопределенная туманность из той самой сущности, за счет которой образовалось блестящее ядро, наш
разум. В этой туманности еще находятся
силы, дополняющие
разум; мы только смутно чувствуем их, сосредоточившись в себе».
Разум, который дал человеку власть и
силу над миром, в то же время сузил человека, сделал его однобоким, задержал его развитие в других направлениях.
Разум вдруг отступает, выдвигается другая
сила.
В минуту большой опасности бывает, что в человеке вдруг просыпается та же уверенная, хладнокровная и зоркая
сила инстинкта; она пренебрежительно отстраняет растерявшийся
разум, схватывает положение во всей его сложности и выводит человека из опасности.
У нас же как раз обратное. В смерть мы верим твердо, мы понимаем ее и вечно чувствуем. Жизни же не понимаем, не чувствуем и даже представить себе неспособны, как можно в нее верить. А что верят в нее дети, мы объясняем тем, что они неразумны. И труднее всего нам понять, что слепота наша к жизни обусловлена не
разумом самим по себе, а тем, что
силы жизни в человеке хватает обычно лишь на первый-второй десяток лет; дальше же эта
сила замирает.
Когда Дионис нисходит в душу человека, чувство огромной полноты и
силы жизни охватывает ее. Какие-то могучие вихри взвиваются из подсознательных глубин, сшибаются друг с другом, ураганом крутятся в душе. Занимается дух от нахлынувшего ужаса и нечеловеческого восторга,
разум пьянеет, и в огненном «оргийном безумии» человек преображается в какое-то иное, неузнаваемое существо, полное чудовищного избытка
сил.
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных
сил разума, и одно достойное постигать высшую истину — такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере».
Чуждый руководства, столь нужного для ускорения в познаниях, он первую
силу разума своего, память, острит и украшает тем, что бы рассудок его острить долженствовало.
Вот непримиримое противоречие Запада и Востока. Именно это, рожденное отчаянием, своеобразие восточной мысли и является одной из основных причин политического и социального застоя азиатских государств. Именно этой подавленностью личности, запутанностью ее, ее недоверием к
силе разума, воли и объясняется мрачный хаос политической и экономической жизни Востока. На протяжении тысячелетий человек Востока был и все еще остается в массе своей «человеком не от мира сего».
Неточные совпадения
«Разве не то же самое делаем мы, делал я,
разумом отыскивая значение
сил природы и смысл жизни человека?» продолжал он думать.
Это — мировые
силы, какими они были до вмешательства
разума.
— Не знаком. Ну, так вот… Они учили, что Эон — безначален, но некоторые утверждали начало его в соборности мышления о нем, в стремлении познать его, а из этого стремления и возникла соприсущая Эону мысль — Эннойя… Это — не
разум, а
сила, двигающая
разумом из глубины чистейшего духа, отрешенного от земли и плоти…
Наблюдая за человеком в соседней комнате, Самгин понимал, что человек этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль — это слабость, и, если сейчас, в минуту слабости, подойти к человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту
силу, которая заставляет его жить волчьей жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб эта
сила почерпалась им из книг, от
разума. Да, вот пойти к нему и откровенно, без многоточий поговорить с ним о нем, о себе. О Сомовой. Он кажется влюбленным в нее.
— Какая-то таинственная
сила бросает человека в этот мир беззащитным, без
разума и речи, затем, в юности, оторвав душу его от плоти, делает ее бессильной зрительницей мучительных страстей тела.