Неточные совпадения
На втором курсе подготовительные, теоретические предметы закончились. Я сдал полулекарский экзамен. Начались занятия
в клиниках.
Больные, искалеченные, страдающие люди бесконечною вереницею потянулись перед глазами; легких больных
в клиники не принимают, — все это были страдания тяжелые, серьезные.
Вскоре после начала клинических занятий
в клинику старших курсов был положен огородник, заболевший столбняком.
Шел по двору крепкий парень-конюх, поскользнулся и ударился спиною о корыто, — и вот он уже шестой год лежит у нас
в клинике: ноги его висят, как плети, больной ими не может двинуть, он мочится и ходит под себя; беспомощный, как грудной ребенок, он лежит так дни, месяцы, годы, лежит до пролежней, и нет надежды, что когда-нибудь воротится прежнее…
Утром
в клинику пришел наведаться о состоянии роженицы ее муж, взволнованный и растерянный.
Но ведь и тот больной с pemphigus’ом, которого я на днях видел
в клинике, полгода назад тоже был совершенно здоров и не ждал беды.
Да неужели же «любовь» является не насмешкою над любовью, если человек решается причинять любимой женщине те муки, которые я видел
в акушерской
клинике?
Мы учимся на больных; с этой целью больные и принимаются
в клиники; если кто из них не захочет показываться и давать себя исследовать студентам, то его немедленно, без всяких разговоров, удаляют из
клиники. Между тем так ли для больного безразличны все эти исследования и демонстрации?
Каждый день по утрам
в прихожей и у подъезда
клиники можно видеть просительниц, целыми часами поджидающих ассистента.
Если у этого человека заболеет другой ребенок, то он разорится на лечение, предоставит ребенку умереть без помощи, но
в клинику его не повезет: для отца это поругание дорогого ему трупа — слишком высокая плата за лечение.
Сказать кстати, право вскрывать умерших больных присвоили себе, помимо
клиник, и вообще все больницы, — присвоили совершенно самовольно, потому что закон им такого права не дает; обязательные вскрытия производятся по закону только
в судебно-медицинских целях.
Но кому особенно приходится терпеть из-за того, что мы принуждены изучать медицину на людях, — это лечащимся
в клинике женщинам. Тяжело вспоминать, потому что приходится краснеть за себя; но я сказал, что буду писать все.
И я старался прочесть на ее красивом, почти еще детском лице всю историю ее пребывания
в нашей
клинике, — как возмутилась она, когда впервые была принуждена предстать перед всеми нагою, и как ей пришлось примириться с этим, потому что дома нет средств лечиться, и как постепенно она привыкла.
Эта-то нужда и гонит бедняков
в клиники на пользу науки и школы.
Вот что, например, говорит известный немецкий гинеколог, профессор Гофмейер: «Преподавание
в женских
клиниках более, чем где-либо, затруднено естественною стыдливостью женщин и вполне понятным отвращением их к демонстрациям перед студентами.
На основании своего опыта я думаю, что
в маленьких городках вообще едва ли было бы возможно вести гинекологическую
клинику, если бы все без исключения пациентки не хлороформировались для целей исследования.
На этом основании
в большинстве женских
клиник пациентки демонстрируются и исследуются под хлороформом…
На третьем курсе, недели через две после начала занятий, я
в первый раз был на вскрытии. На мраморном столе лежал худой, как скелет, труп женщины лет за сорок. Профессор патологической анатомии,
в кожаном фартуке, надевал, балагуря, гуттаперчевые перчатки, рядом с ним
в белом халате стоял профессор-хирург,
в клинике которого умерла женщина. На скамьях, окружавших амфитеатром секционный стол, теснились студенты.
Хирург заметно волновался: он нервно крутил усы и притворно скучающим взглядом блуждал по рядам студентов; когда профессор-патолог отпускал какую-нибудь шуточку, он спешил предупредительно улыбнуться; вообще
в его отношении к патологу было что-то заискивающее, как у школьника перед экзаменатором. Я смотрел на него, и мне странно было подумать, — неужели это тот самый грозный NN., который таким величественным олимпийцем глядит
в своей
клинике?
Хирург уж накануне высказал нам
в клинике предполагаемую им причину смерти больной: опухоль, которую он хотел вырезать, оказалась сильно сращенною с внутренностями; вероятно, при удалении этих сращений был незаметно поранен кишечник, и это повело к гнилостному воспалению брюшины.
В клиниках, на теоретических лекциях, на вскрытиях,
в учебниках — везде было то же самое.
В нашу хирургическую
клинику поступила женщина лет под пятьдесят с большою опухолью
в левой стороне живота.
Это была какая-то горячка, какое-то лихорадочное метание из
клиники в клинику, с лекции на лекцию, с курса на курс; как
в быстро поворачиваемом калейдоскопе, перед нами сменялись самые разнообразные вещи: резекция колена, лекция о свойствах наперстянки, безумные речи паралитика, наложение акушерских щипцов, значение Сиденгама
в медицине, зондирование слезных каналов, способы окрашивания леффлеровых бацилл, местонахождение подключичной артерии, массаж, признаки смерти от задушения, стригущий лишай, системы вентиляции, теории бледной немочи, законы о домах терпимости и т. д., и т. д.
Но раз у больной нарыв печени, то необходима операция (
в клинике это так легко сказать!). Я стал уговаривать мужа поместить жену
в больницу, я говорил ему, что положение крайне серьезно, что у больной — нарыв во внутренностях и что если он вскроется
в брюшную полость, то смерть неминуема. Муж долго колебался, но, наконец, внял моим убеждениям и свез жену
в больницу.
Собственный же опыт был нам
в клиниках совершенно недоступен.
Характерно также то, что
в своем распознавании я остановился на самой редкой из всех болезней, которые можно было предположить. И
в моей практике это было не единичным случаем: кишечные колики я принимал за начинающийся перитонит; где был геморрой, я открывал рак прямой кишки и т. п. Я был очень мало знаком с обыкновенными болезнями, — мне прежде всего приходила
в голову мысль о виденных мною
в клиниках самых тяжелых, редких и «интересных» случаях.
Тем не менее при распознавании болезней я все-таки еще хоть сколько-нибудь мог чувствовать под ногами почву: диагнозы ставились
в клиниках на наших глазах, и если сами мы принимали
в их постановке очень незначительное участие, то по крайней мере видели достаточно.
А. С. Таубер, — рассказывая о немецких
клиниках, замечает: «Громадная разница
в течении ран наблюдается
в клиниках между ампутациями, произведенными молодыми ассистентами, и таковыми, сделанными ловкой и опытной рукой профессора; первые нередко ушибают ткани, разминают нервы, слишком коротко урезывают мышцы или высоко обнажают артериальные сосуды от их влагалищ, — все это моменты, неблагоприятные для скорого заживления ампутационной раны».
Так было
в тридцатых годах, а вот что сообщает о современных хирургах уже упомянутый выше профессор А. С. Таубер: «
В Германии обыкновенно молодые ассистенты хирургических
клиник учатся оперировать не на мертвом теле, а на живом.
Яркую картину процесса выработки опытности дал Пирогов
в своих нашумевших «Анналах Дерптской хирургической
клиники», изданных на немецком языке
в конце тридцатых годов.
С откровенностью гения он рассказал
в этой «исповеди практического врача» о всех своих ошибках и промахах, которые он совершил во время заведования
клиникою.
2. «Солдат Тимофей Максимов, от роду 33 лет, 13 января 1858 года поступил
в хирургическую
клинику с застарелой фистулой мочевого канала.
Отрицательный результат дали также четыре прививки Ригера, произведенные им
в клинике Ринекера [См. Bäumler.
Лет пятнадцать назад фельетонист «Петербургской газеты» г. Амикус огласил один «возмутительный» случай, происшедший
в хирургической
клинике проф.
Мальчик Харитонов, «с болью
в тазобедренном суставе», был привезен родителями
в клинику; при исследовании мальчика ассистентом
клиники, д-ром Траяновым, произошло вот что...
Такие переломы относятся к числу так называемых самородных переломов: у мальчика, как впоследствии оказалось, была центральная костномозговая саркома; она разъела изнутри кость и уничтожила ее обычную твердость; достаточно было первого сильного движения, чтобы случился перелом; тот же самый перелом сам собою сделался бы у больного или
в клинике, или на возвратном пути домой.
Медицина есть наука о лечении людей. Так оно выходило по книгам, так выходило и по тому, что мы видели
в университетских
клиниках. Но
в жизни оказывалось, что медицина есть наука о лечении одних лишь богатых и свободных людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою наукою о том, как можно было бы вылечить их, если бы они были богаты и свободны; а то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать на деле, было не чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.
Неточные совпадения
— Я ни на что не намекаю, я прямо говорю, что мы оба с тобою очень глупо себя вели. Что тут толковать! Но я уже
в клинике заметил: кто злится на свою боль — тот непременно ее победит.
«Вероятно — онанист», — подумал он, найдя ненормальным подчинение Макарова одной идее, его совершенную глухоту ко всему остальному и сжигание спичек до конца. Он слышал, что Макаров много работает
в клиниках и что ему покровительствует известный гинеколог.
Меланхолиха, по тщательном освидетельствовании больной, шепотом объявила Василисе, что болезнь Марины превышает ее познания. Ее отправили
в клинику,
в соседний город, за двести верст.
Надо разрешить, принадлежит ли этот феномен
клинике, как единичный случай, или есть свойство, которое может нормально повторяться
в других; это интересно
в видах уже общего дела.
Саша уходит за прибором, — да, это чаще, чем то, что он прямо входит с чайным прибором, — и хозяйничает, а она все нежится и, напившись чаю, все еще полулежит уж не
в постельке, а на диванчике, таком широком, но, главное достоинство его, таком мягком, будто пуховик, полулежит до 10, до 11 часов, пока Саше пора отправляться
в гошпиталь, или
в клиники, или
в академическую аудиторию, но с последнею чашкою Саша уже взял сигару, и кто-нибудь из них напоминает другому «принимаемся за дело», или «довольно, довольно, теперь за дело» — за какое дело? а как же, урок или репетиция по студенчеству Веры Павловны: