Хирург уж накануне высказал нам в клинике предполагаемую им причину
смерти больной: опухоль, которую он хотел вырезать, оказалась сильно сращенною с внутренностями; вероятно, при удалении этих сращений был незаметно поранен кишечник, и это повело к гнилостному воспалению брюшины.
Я вышел из больницы, а восклицательные знаки моего рецепта неотступно стояли перед моими глазами. Мне вспоминались слова д-ра Рехтзамера: «Ни в одном из моих случаев я не мог констатировать
смерти больного в зависимости от отравления наперстянкой». — Ну, а если на мою долю выпадет печальная необходимость «констатировать смерть от отравления наперстянкой», — наперстянкой, выписывая которую я сам ставил такие красноречивые восклицательные знаки?
— Таким образом, милостивые государи, — продолжал профессор, —
смерть больной, несомненно, была вызвана нашею операциею; не будь операции, больная, хотя и не без страданий, могла бы прожить еще десятки лет… К сожалению, наша наука не всесильна. Такие несчастные случайности предвидеть очень трудно, и к ним всегда нужно быть готовым. Для избежания подобной ошибки Шультце предлагает…
Неожиданное ухудшение в состоянии поправляющегося больного, неизлечимый больной, требующий от тебя помощи, грозящая
смерть больного, всегдашняя возможность несчастного случая или ошибки, наконец, сама атмосфера страдания и горя, окружающая тебя, — все это непрерывно держит душу в состоянии какой-то смутной, не успокаивающейся тревоги.
Неточные совпадения
Это происшествие вызвало среди врачей нашей больницы много толков; говорили, разумеется, о дикости и жестокости русского народа, обсуждали вопрос, имел ли право дежурный врач выписать
больного, виноват ли он в
смерти ребенка нравственно или юридически и т. п.
Но раз у
больной нарыв печени, то необходима операция (в клинике это так легко сказать!). Я стал уговаривать мужа поместить жену в больницу, я говорил ему, что положение крайне серьезно, что у
больной — нарыв во внутренностях и что если он вскроется в брюшную полость, то
смерть неминуема. Муж долго колебался, но, наконец, внял моим убеждениям и свез жену в больницу.
Впоследствии мнение Кохера о связи указанных симптомов с удалением щитовидной железы вызвало возражения, но тем не менее в настоящее время ни один хирург уж не решится произвести полного вылущения щитовидной железы, если ее заболевание непосредственно не грозит
больному неминуемою
смертью.
По требованию родителей было произведено судебно-медицинское вскрытие умершей; все ее внутренние органы оказались совершенно нормальными, как я и нашел их при исследовании
больной перед хлороформированием; и тем не менее —
смерть от этой ужасной идиосинкразии, которую невозможно предвидеть.
Меня пригласили к
больному ребенку; он лихорадил, никаких определенных жалоб и симптомов не было, приходилось подождать выяснения болезни. Я не хотел прописать «ut aliquid fiat», я сказал матери, что следует принять такие-то гигиенические меры, а лекарств пока не нужно. У ребенка развилось воспаление мозговых оболочек, он умер. И мать стала горько клясть меня в его
смерти, потому что я не поспешил вовремя «перервать» его болезнь.
Вначале я был настолько наивен и молодо-прямолинеен, что, при настойчивом требовании, говорил
больному правду; только постепенно я понял, что в действительности значит, когда
больной хочет правды, уверяя, что не боится
смерти; это значит: «если надежды нет, то лги мне так, чтоб я ни на секунду не усомнился, что ты говоришь правду».
Дифтерит у
больной был очень тяжелый, флегмонозной формы, и несколько дней она была на краю
смерти; потом начала поправляться.
Жена Лещова смотрела дамой лет под тридцать. Она, как-то не под стать комнате при
смерти больного была старательно причесана и одета, точно для выезда, в шелковое платье, в браслете и медальоне. Ее белокурое, довольно полное и красивое лицо совсем не оживлялось глазами неопределенного цвета, немного заспанными. Она улыбнулась Нетову улыбкой женщины, не желающей никого раздражать и способной все выслушать и перенести.
Неточные совпадения
Брат лег и ― спал или не спал ― но, как
больной, ворочался, кашлял и, когда не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело вздыхал, он говорил: «Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго не спал, слушая его. Мысли Левина были самые разнообразные, но конец всех мыслей был один:
смерть.
Левин, которого давно занимала мысль о том, чтобы помирить братьев хотя перед
смертью, писал брату Сергею Ивановичу и, получив от него ответ, прочел это письмо
больному. Сергей Иванович писал, что не может сам приехать, но в трогательных выражениях просил прощения у брата.
Доктор и доктора говорили, что это была родильная горячка, в которой из ста было 99 шансов, что кончится
смертью. Весь день был жар, бред и беспамятство. К полночи
больная лежала без чувств и почти без пульса.
И он вкратце повторил сам себе весь ход своей мысли за эти последние два года, начало которого была ясная, очевидная мысль о
смерти при виде любимого безнадежно
больного брата.
Он у постели
больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других людей и которого он прежде стыдился, как вредной слабости; и жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал ее
смерти, и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого он никогда прежде не испытывал.