Неточные совпадения
Как на эшафот, пошел я на прием к нашему профессору-хирургу.
На третьем курсе, недели через две после начала занятий, я в первый раз был на вскрытии. На мраморном столе лежал худой, как скелет, труп женщины лет за сорок. Профессор патологической анатомии, в кожаном фартуке, надевал, балагуря, гуттаперчевые перчатки, рядом с ним в белом халате стоял профессор-хирург, в клинике которого умерла женщина. На скамьях, окружавших амфитеатром секционный стол, теснились студенты.
Хирург заметно волновался: он нервно крутил усы и притворно скучающим взглядом блуждал по рядам студентов; когда профессор-патолог отпускал какую-нибудь шуточку, он спешил предупредительно улыбнуться; вообще в его отношении к патологу было что-то заискивающее, как у школьника перед экзаменатором. Я смотрел на него, и мне странно было подумать, — неужели это тот самый грозный NN., который таким величественным олимпийцем глядит в своей клинике?
Хирург уж накануне высказал нам в клинике предполагаемую им причину смерти больной: опухоль, которую он хотел вырезать, оказалась сильно сращенною с внутренностями; вероятно, при удалении этих сращений был незаметно поранен кишечник, и это повело к гнилостному воспалению брюшины.
Студенты с любопытством рассматривали маленькую зловещую ранку, окруженную гнойным налетом;
хирург хмурился и крутил усы.
Вскрытие кончилось. В своем эпикризе патолог заявил, что перитонит был, несомненно, вызван поранением кишечника, но что при той массе сращений и перемычек, которыми изобиловала опухоль, заметить такое поранение было очень нелегко, и в столь тяжелых операциях ни один самый лучший
хирург не может быть гарантирован от несчастных случайностей.
«Перитонит был вызван поранением кишечника; такое поранение трудно заметить; несчастные случайности бывают у лучших
хирургов…» Как все это просто!
Сорок лет назад у
хирургов три четверти оперированных умирало от гнойного заражения; гнойное заражение было проклятием хирургии, о которое разбивалось все искусство оператора.
— «Если я оглянусь на кладбища, — пишет он в другом месте, — где схоронены зараженные в госпиталях, то не знаю, чему более удивляться: стоицизму ли
хирургов, занимающихся еще изобретением новых операций, или доверию, которым продолжают еще пользоваться госпитали у общества»…
Явился Листер, ввел антисептику, она сменилась еще более совершенной асептикой, и
хирурги из бессильных рабов гнойного заражения стали его господами; в настоящее время, если оперированный умирает от гнойного заражения, то в большинстве случаев виновата в этом уж не наука, а оператор.
«Я требую, — писал в 1874 году известный немецкий
хирург Лангенбек, — чтобы всякий врач, призванный на поле сражения, обладал оперативною техникою настолько же в совершенстве, насколько боевые солдаты владеют военным оружием…» Кому, действительно, может прийти в голову послать в битву солдат, которые никогда не держали в руках ружья, а только видели, как стреляют другие? А между тем врачи повсюду идут не только на поле сражения, а и вообще в жизнь неловкими рекрутами, не знающими, как взяться за оружие.
Я послал за товарищем, ассистентом-хирургом, и велел отвести больного в операционную.
Это очень добросовестно, но… но со стороны, от работавших у него врачей, я слышал, что поступать в его отделение не стоит:
хирург он хороший, но у него ничему не научишься.
Хирург, который так щепетильно относится к своим пациентам, не может быть хорошим учителем.
Но нужно ли приводить еще ссылки в доказательство истины, что, не имея опыта, нельзя стать опытным оператором? Где же тут выход? С точки зрения врача, можно еще примириться с этим: «все равно, ничего не поделаешь». Но когда я воображаю себя пациентом, ложащимся под нож
хирурга, делающего свою первую операцию, — я не могу удовлетвориться таким решением, я сознаю, что должен быть другой выход во что бы то ни стало.
«Хороший
хирург анатомического театра, — говорит он, — не всегда будет хорошим госпитальным
хирургом.
Кто привык к такого рода операциям, тот смеется над трудностями, перед которыми беспомощно останавливается столько
хирургов».
Изобретая какую-либо новую операцию,
хирург большею частью проделывает ее предварительно над животными.
Но, сколько я знаю, нигде в мире нет обычая, чтобы молодой
хирург допускался к операции на живом человеке лишь после того, как приобретет достаточно опытности в упражнениях над живыми животными.
В тридцатых годах
хирург, занимавшийся анатомией, вызывал пренебрежительный смех.
Вот как, напр., отзывался профессор хирургии Диффенбах о молодом французском
хирурге Вельпо: «это какой-то анатомический
хирург».
«По мнению Диффенбаха, — говорит Пирогов, — это была самая плохая рекомендация для
хирурга».
Так было в тридцатых годах, а вот что сообщает о современных
хирургах уже упомянутый выше профессор А. С. Таубер: «В Германии обыкновенно молодые ассистенты хирургических клиник учатся оперировать не на мертвом теле, а на живом.
Мне думается, что только самое строгое и систематическое проведение в жизнь правила, рекомендованного Мажанди, могло бы хоть до известной степени спасти больных от необходимости платить своей кровью и жизнью за образование искусных
хирургов. Но все-таки это лишь до известной степени. Когда можно признать
хирурга «достаточно» опытным? Где для этого граница?
На съезде немецких
хирургов профессор Гурльт выступил с докладом о сравнительной смертности при различных обезболивающих средствах.
Впоследствии мнение Кохера о связи указанных симптомов с удалением щитовидной железы вызвало возражения, но тем не менее в настоящее время ни один
хирург уж не решится произвести полного вылущения щитовидной железы, если ее заболевание непосредственно не грозит больному неминуемою смертью.
В то время в Англии жил молодой
хирург Спенсер Уэльс.
Вскоре затем ему пришлось в качестве
хирурга участвовать в Крымской кампании; там он видел много ран живота, много наблюдал их течение.
«Вы говорите, — писал недавно умерший знаменитый французский
хирург Пэан, — вы говорите, что к людям можно применять только те средства, которые были предварительно испытаны на людях; но ведь это — положение, опровергающее само себя; если бы, к своему несчастию, медицина вздумала следовать ему, то она осудила бы себя на самый прямолинейный эмпиризм, на самую догматическую традицию.
В марте 1887 года к берлинскому
хирургу Евг.
Бергманом и неизвестным
хирургом, анонимно приславшим свое сообщение парижскому профессору Корнилю.
Один мой товарищ-хирург работает над вопросом об огнестрельных ранах живота, — полезнее ли держаться при них выжидательного образа действий или немедленно приступать к операции.
В настоящее время противники живосечений носятся с Лаусон-Тэтом, очень известным практическим
хирургом, и с совершенно уж ни в каком отношении неизвестным «медиком-хирургом» Белль-Тайлором.
Предварительные опыты на животных представляют хоть некоторую гарантию в том, что новое средство не будет дано человеку в убийственной дозе и что
хирург не приступит к операции совершенно неопытным.
Английский
хирург Джемс Педжет говорит в своей лекции «о несчастиях в хирургии»: «Нет
хирурга, которому не пришлось бы в течение своей жизни один или несколько раз сократить жизнь больным, в то время как он стремился продолжить ее.
Если бы вы могли пробежать полный список операций, считаемых «малыми», вы нашли бы, что каждый опытный
хирург или имел в своей собственной практике, или видел у других один или несколько смертельных исходов при всякой из этих операций.
Если
хирург удалит ножом сто атером на волосистой части головы, то — я осмеливаюсь утверждать — один или двое из его оперируемых умрут.
По докладу известного
хирурга проф.
«Больной», с которым я имею дело как врач, — это нечто совершенно другое, чем просто больной человек, — даже не близкий, а хоть сколько-нибудь знакомый; за этих я способен болеть душою, чувствовать вместе с ними их страдания; по отношению же к первым способность эта все больше исчезает; и я могу понять одного моего приятеля-хирурга, гуманнейшего человека, который, когда больной вопит под его ножом, с совершенно искренним изумлением спрашивает его:
Неточные совпадения
Во-первых, ты втрое его умнее, во-вторых, если ты не помешанный, так тебе наплевать на то, что у него такая дичь в голове, а в-третьих, этот кусок мяса, и по специальности своей —
хирург, помешался теперь на душевных болезнях, а насчет тебя повернул его окончательно сегодняшний разговор твой с Заметовым.
— К людям типа Кутузова я отношусь с уважением… как, например, к
хирургам. Но у меня кости не сломаны и нет никаких злокачественных опухолей…
— Это — неизвестно мне. Как видите — по ту сторону насыпи сухо, песчаная почва, был хвойный лес, а за остатками леса — лазареты «Красного Креста» и всякое его хозяйство. На реке можно было видеть куски розоватой марли, тампоны и вообще некоторые интимности
хирургов, но солдаты опротестовали столь оригинальное засорение реки, воду которой они пьют.
По начавшемуся уже воспалительному процессу тканей
хирург, осматривавший беднягу, заключил, что необходима операция. Она была тут же произведена, после чего ослабевшего старика положили на койку, и он скоро уснул, а проснувшись, увидел, что перед ним сидит тот самый
хирург, который лишил его правой ноги.
Доктор этот с первого раза заставил подозревать, что он не англичанин, хотя и служил
хирургом в полку в ост-индской армии.