Рядом с собою я посадил Павла Петровича Поспелова, эту
жирную свинью, которой мне давно хотелось сделать какую-нибудь неприятность.
Постоялый двор превратился в трактир; верхний этаж обгорел, крыша стала желтой от ржавчины, навес мало-помалу обвалился, но на дворе в грязи всё еще валялись громадные,
жирные свиньи, розовые, отвратительные.
Во дворе было грязно даже летом; здесь в грязи лежали громадные,
жирные свиньи и бродили без привязи лошади, которыми барышничали Тереховы, и случалось часто, что лошади, соскучившись, выбегали со двора и, как бешеные, носились по дороге, пугая странниц.
Неточные совпадения
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала
свинья, но такая
жирная, что не могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
И тут-то этакую гадость гложешь и вдруг вздумаешь: эх, а дома у нас теперь в деревне к празднику уток, мол, и гусей щипят,
свиней режут, щи с зашеиной варят жирные-прежирные, и отец Илья, наш священник, добрый-предобрый старичок, теперь скоро пойдет он Христа славить, и с ним дьяки, попадьи и дьячихи идут, и с семинаристами, и все навеселе, а сам отец Илья много пить не может: в господском доме ему дворецкий рюмочку поднесет; в конторе тоже управитель с нянькой вышлет попотчует, отец Илья и раскиснет и ползет к нам на дворню, совсем чуть ножки волочит пьяненький: в первой с краю избе еще как-нибудь рюмочку прососет, а там уж более не может и все под ризой в бутылочку сливает.
— Говорю я Быкову: «Тимофей Павлыч, а ведь ты
свиней кормишь лучше, чем работников». — «Так, говорит, и надо:
жирный работник к чему мне? А
свинья для меня живёт, она — вся моя!»
Я побежал на выручку задавленного и, при свете фонаря Феди, увидал такую картину: из одной повозки выставлялась лысая громадная голова с
свиными узкими глазками и с остатками седых кудрей на
жирном, в три складки, затылке.
Его круглое прыщеватое лицо с
свиными глазками, носом луковицей и длинными казацкими усами подергивалось в эти минуты
жирным блеском и по толстым отвислым губам блуждала самодовольная улыбка человека, который не желает ничего лучшего.