Толпы дико побежали по Большой Московской. Все ворота и калитки были предательски заперты.
Падали люди. Я вырвал Катру из топочущего, мчащегося человеческого потока; мы прижались к углублению запертой двери.
Неточные совпадения
Спускались сумерки. Мелкий, сухой снег суетливо
падал с неба. Я остался один с собою, и в душе опять зашевелился притихший в разговорах ужас. На Большой Московской сияло электричество, толпы двигались мимо освещенных магазинов.
Люди для чего-то гуляли, покупали в магазинах, мчались куда-то в гудящих трамваях. Лохматый часовщик, с лупою в глазу, сидел, наклонившись над столиком. Зачем все?
О, я верю и знаю, воротятся волны, взмоют еще выше, и
падут наконец проклятые твердыни мира. Я не об этом. Но я ясно вижу теперь, — не тем живут эти
люди, чем живут Мороз, Розанов, Дядя-Белый. Тогда иначе было бы все и больше было бы побед. Не в борьбе их жизнь и не в процессе достижения, не в широком размахе напрягавшихся сил.
— Вот, как в котле, все кипят… Из болезни в болезнь. Только что коклюш перенесли, корь
напала… — Со своею медленною улыбкою он добавил: — Зато, какие выживут, закаленные будут
люди.
В ответ звучали мертвые, чуждые мне теперь слова, а зеленоватые глаза с изучающим вниманием смотрели на меня. И все больше в них проступало жесткое презрение. Как будто шел
человек к спешной, нужной цели, а другой пристает к нему: как это
люди ходят? Почему? Почему мы вот идем на двух ногах и не
падаем?
И пусть еще явятся
люди, и пусть все спорят, — Розанов, Катра, Окорокова. Мне представлялось: Розанов убедил Машу, — и ее глаза засветились хищным пламенем, она познала смысл жизни в борьбе, она радуется, нанося и получая удары. И мне представлялось: Маша убедила Розанова, он в молитвенном экстазе
упал на колени, простер руки к небу и своим свободным духом узрел невидимый, таинственно-яркий свет сверхчувственного…
Из окна верхнего этажа вниз головою полетел на мостовую
человек, следом за ним
упал тяжелый письменный стол.
Мы молчали. Мы долго молчали, очень долго. И не было странно. Мы все время переговаривались, только не словами, а смутными пугавшими душу ощущениями, от которых занималось дыхание. Кругом становилось все тише и пустыннее. Странно было подумать, что где-нибудь есть или когда-нибудь будут еще
люди. У бледного окна стоит красавица смерть. Перед нею
падают все обычные человеческие понимания. Нет преград. Все разрешающая, она несет безумное, небывалое в жизни счастье.
Самгина тяготило ощущение расслабленности, физической тошноты, ему хотелось закрыть глаза и остановиться, чтобы не видеть, забыть, как
падают люди, необыкновенно маленькие в воздухе.
Луна освещала новый дом, а старый прятался в тени. На дворе, в кухне, в людских долее обыкновенного не ложились
спать люди, у которых в гостях были приехавшие с барыней Викентьевой из-за Волги кучер и лакей.
Если правда, что только горе может душу разбудить, то сия правда — жестокая, слушать её неприятно, принять трудно, и многие, конечно, откажутся от неё; пусть лучше
спит человек, чем терзается, ибо всё равно: и сон и явь одинаково кончаются смертью, как правильно сказал горбун Комаровский.
Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто
попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
За бревнами, где нищие // Вповалку
спали с вечера, // Лежал какой-то смученный, // Избитый
человек;
Стародум. Слушай, друг мой! Великий государь есть государь премудрый. Его дело показать
людям прямое их благо. Слава премудрости его та, чтоб править
людьми, потому что управляться с истуканами нет премудрости. Крестьянин, который плоше всех в деревне, выбирается обыкновенно
пасти стадо, потому что немного надобно ума
пасти скотину. Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных. Мы это видим своими глазами.
Опасность предстояла серьезная, ибо для того, чтобы усмирять убогих
людей, необходимо иметь гораздо больший запас храбрости, нежели для того, чтобы
палить в
людей, не имеющих изъянов.
Общая
опала, однако ж, не соединила этих
людей, и обе слободы постоянно враждовали друг с другом.