Неточные совпадения
У нас в вагоне шла своя однообразная и размеренная жизнь. Мы, четверо «младших»
врачей, ехали в двух соседних купе: старший ординатор Гречихин, младшие ординаторы Селюков, Шанцер и я. Люди все
были славные, мы хорошо сошлись. Читали, спорили, играли в шахматы.
За Давыдовым по пятам всюду следовал смотритель, офицер-поручик, взятый из запаса. До призыва он служил земским начальником. Рассказывали, что, благодаря большой протекции, ему удалось избежать строя и попасть в смотрители госпиталя.
Был это полный, красивый мужчина лет под тридцать, — туповатый, заносчивый и самовлюбленный, на редкость ленивый и нераспорядительный. Отношения с главным
врачом у него
были великолепные. На будущее он смотрел мрачно и грустно.
На одном разъезде наш поезд стоял очень долго. Невдалеке виднелось бурятское кочевье. Мы пошли его посмотреть. Нас с любопытством обступили косоглазые люди с плоскими, коричневыми лицами. По земле ползали голые, бронзовые ребята, женщины в хитрых прическах курили длинные чубуки.
У юрт
была привязана к колышку грязно-белая овца с небольшим курдюком. Главный
врач сторговал эту овцу
у бурятов и велел им сейчас же ее зарезать.
— Он уже давно просит. Я и главному
врачу говорила, и смотрителю. Сырой воды нельзя давать, — кругом дизентерия, а кипяченой нету. В кухне
были вмазаны котлы, но они принадлежали тому госпиталю, он их вынул и увез. А
у нас еще не купили.
Потянулись поля. На жнивьях по обе стороны темнели густые копны каоляна и чумизы. Я ехал верхом позади обоза. И видно
было, как от повозок отбегали в поле солдаты, хватали снопы и бежали назад к повозкам. И еще бежали, и еще, на глазах
у всех. Меня нагнал главный
врач. Я угрюмо спросил его...
Инспектор госпиталей Езерский —
у этого
было свое дело. Дежурит только что призванный из запаса молодой
врач. Он сидит в приемной за столом и читает газету. Вошел Езерский, прошелся по палатам раз, другой.
Врач посмотрел на него и продолжает читать. Езерский подходит и спрашивает...
— То
есть, вы понимаете! Ведь
у нас там форменный грабеж! — взволнованно рассказывал он нам. — Фальшивые счета, воровство, подложные ведомости… И представьте себе, они меня от всего хотят устранить! Я — делопроизводитель, а составить отчетную ведомость на фураж главный
врач приглашает делопроизводителя соседнего полка!
С позиций в нашу деревню пришел на стоянку пехотный полк, давно уже бывший на войне. Главный
врач пригласил к себе на ужин делопроизводителя полка. Это
был толстый и плотный чинуша, как будто вытесанный из дуба; он дослужился до титулярного советника из писарей. Наш главный
врач, всегда очень скупой, тут не пожалел денег и усердно угощал гостя вином и ликерами. Подвыпивший гость рассказывал, как
у них в полку ведется хозяйство, — рассказывал откровенно, с снисходительною гордостью опытного мастера.
И вот, постепенно и
у врача создавалось совсем особенное отношение к больному.
Врач сливался с целым, переставал
быть врачом и начинал смотреть на больного с точки зрения его дальнейшей пригодности к «делу». Скользкий путь. И с этого пути врачебная совесть срывалась в обрывы самого голого военно-полицейского сыска и поразительного бездушия.
Мы передвигались, вновь и вновь отделывали фанзы под вольных, наконец, развертывались; новый приказ, — опять свертываемся, и опять идем за своею частью,
У нас
был не полевой подвижной госпиталь, —
было, как острили
врачи, просто нечто «полевое-подвижное».
В конверт, вместе с этим письмом, Брук предусмотрительно вложил еще пустой конверт, — «может
быть,
у Давыдова не окажется под рукою конверта». Солдат отнес письмо главному
врачу, тот сказал, что ответа не
будет.
Другой раз, тоже в палате хроников, Трепов увидел солдата с хроническою экземою лица. Вид
у больного
был пугающий: красное, раздувшееся лицо с шелушащеюся, покрытою желтоватыми корками кожею. Генерал пришел в негодование и гневно спросил главного
врача, почему такой больной не изолирован. Главный
врач почтительно объяснил, что эта болезнь незаразная. Генерал замолчал, пошел дальше. Уезжая, он поблагодарил главного
врача за порядок в госпитале.
У нас, как видно из приводимого документа, кроме поста военно-медицинского инспектора, ни одно сколько-нибудь ответственное место с руководящею ролью не
было предоставлено
врачу.
Дерзкий
был за это переведен в полк. Для побывавшего на войне
врача не анекдотом, а вполне вероятным фактом, вытекающим из самой
сути царивших отношений, представляется случай, о котором рассказывает д-р М. Л. Хейсин в «Мире Божьем» (1906, № 6); инспектор В., обходя госпиталь, спросил
у ординатора...
В другом полку нашей дивизии
у старшего
врача по отношению к больным солдатам
было только два выражения: «лодыря играть», «миндаль разводить».
У врача этого
было положение, — не помечать в отчетах больше двадцати амбулаторных больных в день.
Мы возражали яро. Глухота больного несомненна. Но допустим даже, что она лишь в известной степени вероятна, — какое преступление главный
врач берет на душу, отправляя на боевую службу, может
быть, глухого, да к тому еще хромого солдата. Но чем больше мы настаивали, тем упорнее стоял главный
врач на своем:
у него
было «внутреннее убеждение», — то непоколебимое, не нуждающееся в фактах, опирающееся на нюх «внутреннее убеждение», которым так сильны люди сыска.
Команда султановского госпиталя голодала. Наш главный
врач крал вовсю, но он и смотритель заботились как о команде, так и о лошадях. Султанов крал так же, так же фабриковал фальшивые документы, но не заботился решительно ни о ком. Пища
у солдат
была отвратительная, жили они в холоде. Обозные лошади казались скелетами, обтянутыми кожей. Офицер-смотритель бил солдат беспощадно. Они пожаловались Султанову. Султанов затопал ногами и накричал на солдат.
У всех
было негодующее изумление, — зачем эта сестра, кому она нужна? Утром, когда главный
врач зашел в офицерскую палату, граф Зарайский попросил его принять в госпиталь сверхштатною сестрою привезенную им даму.
Больных
у нас обыкновенно
было немного, но из склада пожертвованных вещей при Красном Кресте главный
врач постоянно получал разные хорошие вещи: теплую одежду, вина, готовые папиросы.
Раненых предстояло везти за пять верст, на Фушунскую ветку. А многие
были ранены в живот, в голову,
у многих
были раздроблены конечности… Из-за этих раненых
у нас вышло столкновение с главным
врачом, и все-таки не удалось оставить их хоть до утра.
Шла широкая китайская дорога, с обеих сторон заросшая кустами. В клубах пыли густо двигались обозы. На краю дороги,
у трех фанз, толпился народ; подъезжали и отъезжали повозки. Это
был интендантский склад. Его не успели вывезти, и прежде, чем зажечь, раздавали все направо и налево проходившим войскам. Подъехал наш главный
врач со смотрителем, взяли ячменю, консервов.
Мы ночевали в большой богатой фанзе
у старика-китайца с серьезным, интеллигентным лицом. Главный
врач, как он всегда делал на остановках, успокоительно потрепал хозяина по плечу и сказал, чтоб он не беспокоился, что за все ему
будет заплачено.
Мы
пили чай
у младших
врачей его госпиталя. И
у них
было, как почти везде: младшие
врачи с гадливым отвращением говорили о своем главном
враче и держались с ним холодно-официально. Он
был когда-то старшим
врачом полка, потом долго служил делопроизводителем при одном крупном военном госпитале и оттуда попал на войну в главные
врачи. Медицину давно перезабыл и живет только бумагою.
Врачи расхохотались, когда узнали, что Шанцер нашел излишним отдельное большое помещение для канцелярии.
На место Султанова
был назначен новый главный
врач, суетливый, болтливый и совершенно ничтожный старик. Султановские традиции остались при нем в полной целости. Граф Зарайский продолжал ездить к своей сестре, госпитальное начальство лебезило перед графом.
У его сестры
был отдельный денщик. Она завела себе корову, —
был назначен солдат пасти корову. Солдат заявил сестре...