Неточные совпадения
По всему
городу стояли плач и стоны. Здесь и там вспыхивали короткие, быстрые драмы. У одного призванного заводского рабочего
была жена с пороком сердца и пятеро ребят; когда пришла повестка о призыве, с женою от волнения и горя сделался паралич сердца, и она тут же умерла; муж поглядел на труп, на ребят, пошел
в сарай и повесился. Другой призванный, вдовец с тремя детьми, плакал и кричал
в присутствии...
Приехал я туда ночью. Все гостиницы
были битком набиты призванными офицерами и врачами, я долго ездил по
городу, пока
в грязных меблированных комнатах на окраине
города нашел свободный номер, дорогой и скверный.
Нашего главного врача, д-ра Давыдова, я видел редко: он
был занят формированием госпиталя, кроме того, имел
в городе обширную практику и постоянно куда-нибудь торопился.
Однажды зашел я на вокзал, когда уходил эшелон.
Было много публики,
были представители от
города. Начальник дивизии напутствовал уходящих речью; он говорил, что прежде всего нужно почитать бога, что мы с богом начали войну, с богом ее и кончим. Раздался звонок, пошло прощание.
В воздухе стояли плач и вой женщин. Пьяные солдаты размещались
в вагонах, публика совала отъезжающим деньги, мыло, папиросы.
До своего госпиталя Султанову
было мало дела. Люди его голодали, лошади тоже. Однажды, рано утром, во время стоянки, наш главный врач съездил
в город, купил сена, овса. Фураж привезли и сложили на платформе между нашим эшелоном и эшелоном Султанова. Из окна выглянул только что проснувшийся Султанов. По платформе суетливо шел Давыдов. Султанов торжествующе указал ему на фураж.
Часам к пяти все
было выгружено, налажено, лошади впряжены
в повозки, и мы двинулись
в путь. Объехали вокзал и повернули вправо. Повсюду проходили пехотные колонны, тяжело громыхала артиллерия. Вдали синел
город, кругом на биваках курились дымки.
Вдоль прямой дороги, шедшей от вокзала к
городу, тянулись серые каменные здания казенного вида. Перед ними, по эту сторону дороги,
было большое поле. На утоптанных бороздах валялись сухие стебли каоляна, под развесистыми ветлами чернела вокруг колодца мокрая, развороченная копытами земля. Наш обоз остановился близ колодца. Отпрягали лошадей, солдаты разводили костры и кипятили
в котелках воду. Главный врач поехал разузнавать сам, куда нам двигаться или что делать.
Мне много еще придется говорить о нем, теперь же отмечу только: главное руководство всем санитарным делом
в нашей огромной армии принадлежало бывшему губернатору, — человеку, совершенно невежественному
в медицине и на редкость нераспорядительному; инспектором госпиталей
был бывший полицмейстер, — и что удивительного, если врачебные учреждения он инспектировал так же, как, вероятно, раньше «инспектировал» улицы и трактиры
города Иркутска?
Назавтра мы перебрались
в их деревню, а через два дня пришел новый приказ Четыркина, — всем сняться и идти
в город Маймакай, за девяносто верст к югу. Маршрут
был расписан с обычною точностью:
в первый день остановиться там-то, — переход 18 верст, во второй день остановиться там-то, — переход 35 верст, и т. д. Вечером 25 марта
быть в Маймакае. Как мы убедились, все это
было расписано без всякого знания качества дороги, и шли мы, конечно, не руководствуясь данным маршрутом.
Через три дня мы пришли
в Маймакай.
Город был битком набит войсками и бежавшими из деревень жителями. Жутко
было войти
в фанзу, занятую китайцами. Как разлагающийся кусок мяса — червями, она кишела сбитыми
в кучу людьми.
В вони и грязи копошились мужчины, женщины и дети, здоровые и больные.
А
в России и Сибири все железные дороги уже стали.
В Харбине выдавались билеты только до станции Маньчжурия, Вскоре прекратилось и телеграфное сообщение с Россией.
Была в полном разгаре великая октябрьская забастовка. Слухи доходили смутные и неопределенные. Рассказывали, что во всех
городах идет резня, что Петербург горит, что уже подписана конституция.
Настроение солдат становилось все грознее. Вспыхнул бунт во Владивостоке, матросы сожгли и разграбили
город. Ждали бунта
в Харбине. Здесь, на позициях, солдаты держались все более вызывающе, они задирали офицеров, намеренно шли на столкновения.
В праздники, когда все
были пьяны, чувствовалось, что довольно одной искры, — и пойдет всеобщая, бессмысленная резня. Ощущение
было жуткое.
Приехали мы
в Читу. Здесь революция царствовала. Читинский губернатор Холщевников
был под арестом,
городом управлял революционный комитет.
Коменданта не
было. С предыдущим поездом приехала какая-то хорошенькая дама, комендант познакомился с нею и вместе с дамою укатил
в город… И пришлось офицерам ехать, сидя на своих чемоданах, спать на полу
в проходах.
— Щи, моя душа, сегодня очень хороши! — сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками. — Эдакой няни, — продолжал он, обратившись к Чичикову, — вы не будете
есть в городе, там вам черт знает что подадут!
Неточные совпадения
Городничий.
В других
городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся о своей, то
есть, пользе. А здесь, можно сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
На дороге обчистил меня кругом пехотный капитан, так что трактирщик хотел уже
было посадить
в тюрьму; как вдруг, по моей петербургской физиономии и по костюму, весь
город принял меня за генерал-губернатора.
Городничий. Не угодно ли
будет вам осмотреть теперь некоторые заведения
в нашем
городе, как-то — богоугодные и другие?
Тотчас же за селением // Шла Волга, а за Волгою //
Был город небольшой // (Сказать точнее,
города //
В ту пору тени не
было, // А
были головни: // Пожар все снес третьеводни).
Обрадовались старому: // «Здорово, дедко! спрыгни-ка, // Да
выпей с нами рюмочку, // Да
в ложечки ударь!» // — Забраться-то забрался я, // А как сойду, не ведаю: // Ведет! — «Небось до
города // Опять за полной пенцией?