Неточные совпадения
Была у Нинки особенность, Марк всегда ею любовался. Черные брови ее
были в непрерывном движении: то медленно поднимутся высоко вверх, и лицо яснеет; то надвинутся на лоб, и как будто темное облако проходит по лицу. Сдерживая на тонких
губах улыбку, он смотрел в ее лицо, гладил косы, лежавшие на крепких плечах, и сладко ощущал, как к коленям его прижималась молодая девическая грудь.
Марк расхохотался, охватил Нинку за плечи и стал горячо целовать. Она удивленно и обиженно отстранилась. Хотелось продолжать говорить о том важном, чем она жила и во что необходимо
было посвятить Марка, непонятно
было, чего он расхохотался. Но он еще горячей припал к ее
губам, целовал, ласкал и вскоре в страстный вихрь увлек душу Нинки.
То, чем она жила, — для нее все это
было так страшно, она ждала от него четкого ответа, как от старшего товарища и друга. Когда он посмеивался на ее откровенности, она думала: он знает в ответ что-то важное; разговорятся когда-нибудь хорошо, и он ей все откроет. А ему это просто
было — неинтересно. Интересны
были только
губы и грудь восемнадцатилетней девчонки, интересно
было «сорвать цветок», — так у них, кажется, это называется.
(Общий дневник. Почерк Лельки.) — Нинка! Ты за последний месяц так изменилась, что тебя не узнаешь. Белые, страдающие
губы, глаза погасли. У тебя всегда в них
был оттенок стали, я его очень любила, — теперь его нету. Разговариваешь вяло. Мне тебя так жалко, жалко! Хочется взять за голову, как младшую сестренку, кем-то обиженную, и говорить нежные, ласковые слова, и защитить тебя от кого-то.
(Почерк Нинки.) — Смотрю вперед, и хочется четкости, ясности, определенности. Никакой слякоти внутри не должно остаться. Дико иметь «бледные, страдающие
губы» из-за личных пустяков. Хотелось бы прочно стать на общественную дорогу, как следует учиться. Все так и смотрят на меня: «энергичная, боевая, с инициативой и неглупая, пойдет далеко». И нельзя заподозрить, какая большая во мне червоточина
есть. Ну ладно, не скули, глупая, живи рационально.
(Почерк Лельки.) —
Был дождь, кругом лужи, и шумят листьями деревья, я стою и думаю: идти ли к ним, к товарищам, к стойким, светлым коммунистам?
Была грусть сильней, чем когда бы то ни
было, хотелось умереть, и думала, что иду прощаться. Все-таки пошла к ним,
было хорошо от их привета и участия, однако же
губы иногда нервно подергивались.
Вот уже год, как я не видала тебя, не отвечала на твои письма, целый год я старалась побороть себя, и поборола, правда. Когда я увижу тебя, когда твои
губы протянутся для поцелуев, опять в груди у меня начнет что-то трепетать, опять голова закружится, но все это
будет происходить в глубине, а внешне я имею настолько сил, что просто протяну тебе руку, и мы
будем говорить о твоей жизни, о твоих переживаниях, но ни слова уже не скажем ни обо мне, ни о нашей «любви».
Она мне представляется в виде широко открытых глаз, влажных
губ и порывистого дыхания. Знай же, твою страсть я презираю, больше никогда не повторится то, что
было, я стала другой.
Вошли Спирька и Юрка. У Спирьки
была опухшая, рассеченная верхняя
губа, а у Юрки правый глаз заплыл кроваво-синим наливом. Девчата спрашивали...
Все молчали и с удивлением на нее смотрели. По
губам Лельки бегала озорная усмешка. И ей приятно
было устремившееся на нее общее внимание.
Наружность Арона
была ужасная, и он ни в чем не походил на сестру. Бася
была красавица. Арон
был безобразен: огромная голова, вывороченные
губы, узенькие плечи, выдавшиеся вперед; в веснушках, и весь рыжий: не только волосы рыжие, но и брови, даже ресницы на припухших веках
были бледно-рыжие.
Что Арон аполитичен, это сразу настроило Лельку против него. И, оказывается, ему совсем все равно, придет ли социализм или нет. Она вспомнила усмешку в его
губах, когда он излагал в своем кружке возражения Энгельса Дюрингу. Чего доброго, он, может
быть, даже — идеалист!
Долго комсомолия аплодировала, волновалась и переговаривалась. Потом взошел на трибуну худощавый парень с бледным лицом, — его Лелька мельком видала в ячейке. Говорил он глуховатым голосом, иногда не находя нужных слов. Брови
были сдвинутые, а тонкие
губы — энергичные и недобрые.
И там продолжали спорить. Лельке очень понравился Ведерников. Гордые глаза, презрительно сжатые, энергические
губы — настоящий пролетарий. И это милое «понимашь». И согласна она
была как раз с ним, и спорила в его защиту. Но он пренебрежительно пробегал по Лельке взглядом и не обращал на нее никакого внимания. Это больно задевало ее. Юрка, с забинтованной головой и счастливым лицом, все время старался держаться поближе к Лельке.
Бой разгорался. Падали убитые и раненые. Лелька руководила своим взводом, назначала отвечать тому, кто, думала, лучше ответит. А украдкою все время наблюдала за Ведерниковым во вражеском взводе. Она
было позвала его в свой отряд, но Ведерников холодно ответил, что пойдет к Оське, и сейчас же от нее отвернулся. И теперь, с сосущей болью, Лелька поглядывала на его профиль с тонкими, поджатыми
губами и ревниво отмечала себе, что вот с другими девчатами он шутит, пересмеивается…
Пили чай. Потом сидели у окна. Лелька прислонилась плечом к плечу Юрки. Он несмело обнял ее за плечи. Так сидели они, хорошо разговаривали. Замолчали. Лелька сделала плечами еле уловимое призывное движение. Юрка крепче обнял ее. Она потянулась к нему лицом. И когда он горячо стал целовать ее в
губы, она, с запрокинутой головой и полузакрытыми глазами, сказала коротко и строго...
Вглядываясь в любимую со страдающим желанием, он с удивлением спрашивал себя: да неужели
было, что она с мерцающими из-под ресниц глазами давала горячо ласкать себя, жарко целовала вот этими строгими
губами?
Лелька нахмурилась, перестала
петь и испуганно прикусила
губу. Позор! Ой, позор! Комсомолка, теперь даже член партии уже, — и вдруг сейчас разревется! Быстро ушла за кулисы, в самом темном углу прижалась лбом к холодной кирпичной стене, покрытой паутиной, и сладко зарыдала.
Теперь никогда, прощаясь, он не сговаривался с нею о новой встрече. И каждый раз у нее
было впечатление, что он уходит навсегда. Никогда уже больше он не звал ее к себе, и она не смела к нему прийти. А через неделю, через две он неожиданно приходил к ней, надменные
губы кривились в улыбку. И с пронзающей душу болью Лелька догадывалась, что он просто не выдержал, — пришел, а в душе презирает себя за это.
На хороших лошадях, в щегольских санках, приехал Оська Головастов с товарищем Бутыркиным, местным активистом в районном масштабе.
Пили чай, обменивались впечатлениями от работы в своих районах. У Оськи по
губам бегала хитрая, скрытно торжествующая улыбка. Он спросил...
Хозяину
было приятно. Он конфузливо поднял брови и потер рукой
губы. И сказал...
Юрка завез Нинку в Полканово и поехал к себе в Одинцовку. Там, в барском доме, тоже
было общее смущение. Ведерников чесал в затылке,
губы его закручивались в сконфуженную улыбку.
Неточные совпадения
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку
губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
Вышел вперед белокурый малый и стал перед градоначальником.
Губы его подергивались, словно хотели сложиться в улыбку, но лицо
было бледно, как полотно, и зубы тряслись.
Прыщ
был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он
был румян, имел алые и сочные
губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него
была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться;
губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не
было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
При среднем росте, она
была полна, бела и румяна; имела большие серые глаза навыкате, не то бесстыжие, не то застенчивые, пухлые вишневые
губы, густые, хорошо очерченные брови, темно-русую косу до пят и ходила по улице «серой утицей».