Неточные совпадения
Вечером ездили на Брянский вокзал [Теперь Киевский вокзал.] провожать наших ребят, командированных на
работу в деревне. Ждали отхода поезда с час. Дурака валяли, лимонадом обливались, вообще
было очень весело. Назад вместе шли пешком вдвоем. Перешли Дорогомиловский мост [Теперь Бородинский мост.], налево гранитная лестница с чугунными перилами — вверх, на Варгунихину горку, к раскольничьей церкви.
23 янв. — При бюро ячейки
было совещание курсовых организаторов, прорабатывали план
работы на это полугодие. Хочется всю себя отдать организации.
Был и Шерстобитов.
Так я думала до осени 25-го года, пока
была активной занята
работой, считалась боевой комсомолкой, вела ответственный кружок на фабрике, он же только вступил в нашу молодежную организацию.
5 марта. —
Было собрание. Сухо и сдержанно Борис информировал от имени бюро, что ввиду бытового разложения и политической невыдержанности Шерстобитов снят с
работы и его дело передано в РКК, и предложил избрать нового заморга. Ребята, друзья Шерстобитова, попробовали бузить, требовали доказательств, но Борис им ответил, что дело, идущее через РКК, может коллективом не обсуждаться.
Как сильно я изменилась за это время! Хорошо подошла к ребятам в ячейке, и это
была не игра, — действительно, и внутри у меня
была простота и глубокая серьезность. Нинка, ты ли это со своим шарлатанством и воинствующим индивидуализмом? Нет, не ты, сейчас растет другая, — комсомолка, а прежняя умирает. Я недурно вела комсомольскую
работу и чувствую удовлетворенность.
У нее
была не
работа, а одна красота.
Лелька острым ножом обрезывала резину на колодке. Украдкой поглядывала по сторонам. Мастерица стояла спиной, соседки
были заняты каждая своей
работой. Лелька стиснула зубы — и сильно полоснула себя ножом по пальцу. Кровь струйкой брызнула на колодку. Леля замотала палец носовым платком. Бледная от боли и стыда, медленно пошла на медпункт.
— Вот кто. Кто любит и умеет трудиться, кто понимает, что в труде своем он строит самый настоящий социализм, кто весь живет в общественной
работе, кто по-товарищески строит свои отношения к женщине. Кто с революционным пылом расшибает не какие-нибудь там белые банды, а все старые устои нравственности, быта. Нет, это все нам скучно! А
будь он круглый болван, которому даже «Огонек» трудно осилить, — если он мчится на коне и машет шашкой, то вот он! Любуйтесь все на него!
— Ой, как у нас плохо с девчатами! Робкие какие, — мнутся, молчат. Большую нужно
работу развернуть. И не с докладами. Доклады что, — скука! Всего больше пользы дают вопросы и прения. А они боятся. Ты больно скоро перестала их тянуть, нужно
было подольше приставать, пока не раскачаются. Знаешь, что? Давай так
будем делать. Я нарочно стану задавать разные вопросы, как будто сама не понимаю. Один задам, другой, третий. И
буду стараться втягивать девчат.
Гости расспрашивали, чего запоздала, где сейчас
была. Дарья Андреевна неохотно ответила, что делала общественную
работу.
— Товарищ Ногаева! У меня
есть к вам один вопросец. Может
быть, вы мне вкратце ответите. Вы вот все ей толкуете: женщина, общественная
работа… Нешто это называется общественная
работа, когда дома непорядок, за ребятами приглядеть некому, растут они шарлатанами, а ее дома никогда нету? Вот, мужу ее рождение, и то — когда пришла! Это что? Общественная
работа?
Утром
поест наскоро и — на
работу в мазильную.
Лелька
была ловкая на руки. Не так страшно оказалось и не так трудно работать на конвейере. Она скоро обучилась всем нехитрым операциям сборки галоши. Ее сняли с «номеров» и посадили на конвейер начинающих. На бордюр. Из чувства спорта, из желания достигнуть совершенства Лелька все силы вкладывала в
работу. Скоро она обогнала соработниц в быстроте исполнения своей операции. Торжествующе сложив руки на кожаном нагруднике, Лелька ждала, пока к ней подплывет на ленте следующая колодка.
Уже через два-три года
работы исчезал самый яркий румянец со щек девушек, все
были раздражительны и нервны, в тридцать лет начинали походить на старух.
Лелька
была в упоении от тех новых чувств, которые она переживала в конвейерной
работе.
Давно
была пора заняться зубами — многие ныли. Но в вихре
работы и сама боль ощущалась только как-то на поверхности мозга, не входя в глубь сознания. Однако в последнюю ночь зубы так разболелись, что Лелька совсем не спала и утром пошла в заводскую амбулаторию к зубному врачу.
Бася подошла к столам, где рядом работали Спирька и Царапкин. Спирька оглядел ее наглыми глазами. Бася от него отвернулась. Достала карандаш, положила секундомер на край стола и начала наблюдать
работу Царапкина. Царапкин медленно снимал колодку, медленно макал ее в лак и старательнейше обмазывал рукою бордюр. Бася начала
было записывать его движения, — безнадежно опустила папку и спросила...
— Нельзя так, ребята! Ну что это! Все дело только портите. Она сразу и поняла, что мы дурака валяем. Нужно
было ничего не показывать, — только растягивай каждый
работу, и больше ничего. Эх, подгадили все дело!
Трудная это
была и неприятная
работа Баси — хронометраж. Рабочие настораживались, когда она подходила, знали, что выгоднее работать на ее глазах помедленнее, и отношение к ней
было враждебное. Силой воли Бася обладала колоссальною, но и она с непривычки часто падала духом, никак не могла найти нужного подхода.
Может
быть, слишком уж у нее все это просто, но, кажется, тут
есть общий какой-то закон: кто глубоко и сильно живет в общественной
работе, тому просто некогда работать над собою в области личной нравственности, и тут у него все очень путанно…
Выяснилось из сообщений присутствовавших, что у Спирьки еще одна
была судимость — месяц принудительных
работ. Да еще три привода в милицию.
— Пришел на квартиру ко мне пронюхивать, почему на
работу я не вышел. Что он, администрация, что ли? А
были приятели, сколько вместе гуляли!
— Нам этого мало. Мы, конечно, можем выгнать тебя с завода и закатать на принудительные
работы. Но нам от этого никакой сладости не
будет. Я бы тебя призвал исправиться, стать парнем на ять, подучиться, узнать, что такое пятилетка. Ты мог бы
быть первым на заводе, ведь ты — парень молодой, красота смотреть, господь тебя, если бы он существовал, наградил мускулатурной силой… Что ты обо всем етим подумакиваешь? Даешь нам слово исправиться?
Старый рабочий в грязной блузе, в какой
был на
работе, вскочил с места и заговорил взволнованно...
— Сознаю свою вину и говорю это открыто, по-большевистски. Признаюсь, что нарочно замедлял
работу при наблюдении хронометражистки. Я понял свою ошибку и даю слово честного комсомольца раз навсегда исправиться! И если мне
будет осуждение, признаю, что я его заслужил.
Гурьбою вышли из клуба и продолжали спорить.
Была тихая зимняя ночь, крепко морозная и звездная. Очень удачный вышел суд. Всех он встряхнул, разворошил мысли, потянул к дружной товарищеской спайке. Не хотелось расходиться. Прошли мимо завода. Корпуса сияли бесчисленными окнами, весело гремели
работой. Зашли в помещение бюро ячейки.
Лельке жалко
было отказаться от идеи Ведерникова, но предложение Камышова и ей понравилось больше: живая
работа вместе, спаянность общею целью, стальная линия вперед.
Лелька пришла к себе поздно, пьяная от восторга, от споров, от умственного оживления, от ярких просторов развернувшейся перед нею большой, захватывающей
работы. Поставила в кухне на примусе кипятить чайник, а сама села на подоконник итальянского окна, охватив колени руками, — она любила так сидеть, хотя зимою от морозных стекол
было холодно боку.
Желающих явилось больше чем нужно. Ударная тройка отбирала тех, кто
был получше в
работе. Необходимо
было прикрепить к конвейеру и Басю: она и работница
была прекрасная, и великолепный организатор в качестве члена тройки, — ее наметили бригадиром. Но Бася уже не работала на галошах. С большими усилиями, с вмешательством партийной ячейки удалось добиться, чтобы администрация временно освободила ее от хронометража.
И еще встал вопрос: кого в групповые мастерицы? Важно, чтоб она
была подходящая и опытная. Долго не могли наметить. Тогда Лелька предложила Матюхину, — мастерицу, у которой она обучалась
работе при поступлении на завод. Как?! Старуху? Нужно, чтоб и мастерица
была комсомолка! Что же это
будет за молодежный конвейер? Но у всех, кто знал Матюхину, лица зацвели улыбками.
Звонок. Ленты конвейеров остановились. Десятиминутный перерыв. Девчата спешно заканчивали начатую колодку и бросали
работу: одним из пунктов ударного устава строго воспрещалось работать в перерывах. Бежали в уборные, в столовку
выпить чаю, на медпункт взять порошок от головной боли или принять валерианки.
Обедали ударницы в нарпитовской столовой все вместе. Потом высыпали на заводский двор, ярко освещенный мартовским солнышком. В одних платьях. Глубоко дышали теплым ветром, перепрыгивали с одной обсохшей проталины на другую. Смеялись, толкались. На общей
работе все тесно сблизились и подружились, всем хотелось
быть вместе. И горячо полюбили свой конвейер. Когда проревел гудок и девчата побежали к входным дверям, Лелька, идя под руку с Лизой Бровкиной, сказала...
Учился на вечернем рабфаке; полдня проводил на заводской
работе, полдня на рабфаке;
был членом ударной тройки, много работал и в ней.
Старые работницы посмеивались на эти хвалебные статейки и на самохвальные плакаты, которые молодежь вывешивала о своей
работе. Но смеяться
было нечего. Дневная норма выработки для одного конвейера — 1600 пар. Молодежный конвейер день за днем стал давать на семьдесят пар больше. Радовались и торжествовали. Старые работницы уже не посмеивались, а смотрели враждебно.
Все уже
было намечено заранее. По окончании
работ толстая мастерица конвейера № 21, партийка Заливухина, взгромоздилась на стол и сказала работницам конвейера № 21 речь о том, что сейчас пролетариат вступил на путь гигантского строительства, что все должны
быть участниками этого строительства. Молодежь сделала вызов им как лучшему конвейеру завода. Это очень хорошо, что молодежь старается поднять производство. Но неужто мы хуже их! И неужто мы потерпим, чтобы другие
были энтузиастами, мы — нет?
Юрка Васин в это время вел ударную
работу в вальцовке. С ним еще два парня-комсомольца. Их цель
была доказать, что один рабочий может работать одновременно на двух вальцовых машинах, — до сих пор все работали на одной. Гриша Камышов, секретарь их цеховой комсомольской ячейки, «ударялся» со своими подручными тут же, на огромном трехзальном каландре.
Пошел Иванов искать Макаркина, сам пропал. Тем временем пришел Макаркин. Сели ждать Иванова. Всю
работу можно
было бы сделать в два-три часа, но видно
было, — они проработают весь день.
Смотрел с дружескою приветливостью, расспрашивал про ее
работу на заводе. Но даже в самой глубине его глаз не
было уже той внимательной, тайно страдающей ласки, какую Лелька привыкла видеть. И она знала: он сейчас живет с одной красавицей беллетристкой, — конечно, коммунисткой: Володька никогда бы не унизился до любви к беспартийной.
— На днях вы все уходите в отпуск. Общераспространенное явление — очень многие задерживаются в деревне на полевых
работах и опаздывают к сроку. Это, товарищи, сильно вредит производству. Нужно принять все меры, чтобы не
было опозданий из отпуска.
8 июня
работы закончились, всем
был месячный отпуск.
— Гнать! Безусловно! — согласилась Бася. — И таких мало — рассчитывать, нужно, чтобы в их трудовых книжках
было помечено, что они сбежали с трудового фронта и, значит, не нуждаются в
работе. Ни один из этих предателей не должен
быть принят обратно на завод. Ступай на биржу! И
работу этому — в последнюю очередь!
С изумлением и восторгом следила Лелька за искусной, тонкой
работой, которая началась. Это
была чудеснейшая, ничем не заменимая организация, — партийная рядом с государственной. Государство могло только предписывать и приказывать снаружи. Оно наметило пятилетку, дало определенные задания. Партия же тысячами щупалец вбуравливалась отовсюду в самую толщу рабочей массы, будила ее, шевелила, раззадоривала и поднимала на исполнение задач, которые ставило перед классом государство.
Оживленно выходили все. Настроение
было другое, чем тогда, зимою, когда замыслили молодежный конвейер. И не играя, не с удалым задором, как весною, брался теперь комсомол за боевую
работу, а с сознанием большой ответственности и серьезности дела.
И правда, зачался большой пожар. Через две-три недели узнать нельзя
было завода: весь он забурлил жизнью. Конвейеры и группы вызывали друг друга на социалистическое соревнование. Ударные бригады быстро росли в числе. Повысился темп
работы, снижался брак, уменьшались прогулы. И сделалось это вдруг так как-то, — словно само собой. Какой-то беспричинный стихийный порыв, неизвестно откуда взявшийся.
Когда звенел звонок к окончанию
работы, вскакивал на табуретку оратор, говорил о пятилетке, о великих задачах, стоящих перед рабочим классом, и о позорном прорыве, который допустил завод. И предлагал группе объявить себя ударной. Если предварительная подготовка
была крепкая, группа единодушно откликалась на призыв. Но часто бывало, что предложение вызывало взрыв негодования. Работницы кричали...
И дальше шли параграфы устава бригады: каждый ударник должен следить за
работой своего соседа, и каждый отвечает за бригаду, также бригада за него… Ударник должен бережно относиться к заводскому имуществу, не допуская порчи такового хотя бы и другими рабочими. Должен
быть примером на заводе по дисциплинированности и усердию
работы на производстве.
Весело
было Лельке смотреть, как самыми разнообразными способами рабочие и работницы втягивались в кипучую, целеустремленную
работу и как беспощадно клеймились те, кто по-старому думал тут только о себе.
В понедельник из восьми работниц этой группы четыре оказались переведенными на новую
работу, а на их место
были поставлены комсомолки, снятые с намазки черной стрелки. Предварительно с девчатами основательно поговорил в бюро ячейки Гриша Камышов.
Раньше
был он колодочником, — подносил колодки к конвейеру. Потом стал машинистом на прижимной машине, на которой в конце конвейера прижимают подошву к готовой галоше. За эту
работу плата больше — 3 р. 25 к., а колодочник получает 2 р. 75 к. На каждый конвейер полагается по колодочнику. В «Проснувшемся витязе» Оська поместил такой вызов...
И месяц Головастов работал на подноске колодок. Сильно похудел, к концу
работы губы
были белые, а глаза глядели с тайною усталостью. Однако держался он вызывающе бодро и говорил...