Неточные совпадения
Уж в глубокой старости
Толстой несколько раз вспоминает об этом случае и в
письмах, и в дневнике: «Если бы дуло пушки, из которой вылетело ядро, на одну тысячную линию было отклонено в ту или другую сторону, я бы был убит».
А что
Толстой переживал в душе за время своего сидения в Ясной Поляне, это мы имеем возможность узнать только теперь, когда нам, по крайней мере, в некоторой степени стали доступны его дневники и интимные строки из
писем к друзьям. Мучительно читать их. Это какой-то сплошной вопль отчаяния человека, который задыхается от отсутствия воздуха, бьется о стены своей тюрьмы и не может вырваться на свежий воздух.
И одиночество, — поражающее, глухое одиночество. «Вы, верно, не думаете этого, — пишет
Толстой в одном
письме, — но вы не можете себе представить, до какой степени я одинок, до какой степени то, что есть настоящий «я», презираемо всеми, окружающими меня». — «Чувствую, — пишет он в дневнике, — что моя жизнь, никому не только не интересна, но скучно, совестно им, что я продолжаю заниматься такими пустяками».
В
письмах, в дневниках
Толстого мы постоянно встречаем отражение этого своеобразного старческого жизнеощущения, — «чувства расширения жизни, переступающей границы рождения и смерти», как выражается
Толстой.
Начинается долгая, упорная, скрытая от чужих взглядов борьба. Для обеих сторон это не каприз, не упрямство, а борьба за жизнь, за существование. В июле 1891 года
Толстой решил опубликовать в газетах
письмо с отказом от собственнических прав на свои литературные произведения. Произошла бурная семейная сцена. Характер ее мы ясно можем себе представить по сценам, происходящим между мужем и женой в упомянутой драме «И свет во тьме светит».
Толстой настаивал на своем решении. Осенью он послал ей в Москву
письмо с отказом от прав на свои литературные произведения и просил ее напечатать
письмо в газетах. Софья Андреевна отказалась.
Толстой напечатал сам. Этот отказ от собственности на произведения, напечатанные после 1881 года, был единственной победой, которую
Толстой сумел одержать в борьбе с женой.
В 1897 году
Толстой начинает подготовлять бегство, сговаривается с друзьями. Он собирается поехать в Калугу к И. И. Горбунову, а оттуда — в Финляндию, о чем списывается со своим единомышленником, финляндским писателем Иернефельдом. Жене он оставляет
письмо. В нем он пишет...
Характерна запись
Толстого в дневнике в день отправки
письма к Иернефельду: «Внутренняя борьба.
В 1910 году, темною октябрьской ночью,
Толстой тайно покинул Ясную Поляну. В
письме, оставленном жене, он писал, что не может больше жить в той роскоши, которая его окружает, что хочет провести последние годы жизни в уединении и тиши, просил жену понять это и не ездить за ним, если она узнает, где он.
Неточные совпадения
Конверт был из
толстой, как лубок, бумаги; на продолговатой желтой бумаге была огромная монограмма, и от
письма пахло прекрасно.
Молодые люди вошли. Комната, в которой они очутились, походила скорее на рабочий кабинет, чем на гостиную. Бумаги,
письма,
толстые нумера русских журналов, большею частью неразрезанные, валялись по запыленным столам; везде белели разбросанные окурки папирос.
Дома на столе Клим нашел
толстое письмо без марок, без адреса, с краткой на конверте надписью: «К. И. Самгину». Это брат Дмитрий извещал, что его перевели в Устюг, и просил прислать книг.
Письмо было кратко и сухо, а список книг длинен и написан со скучной точностью, с подробными титулами, указанием издателей, годов и мест изданий; большинство книг на немецком языке.
Все сказанное матерью ничем не задело его, как будто он сидел у окна, а за окном сеялся мелкий дождь. Придя к себе, он вскрыл конверт, надписанный крупным почерком Марины, в конверте оказалось
письмо не от нее, а от Нехаевой. На
толстой синеватой бумаге, украшенной необыкновенным цветком, она писала, что ее здоровье поправляется и что, может быть, к средине лета она приедет в Россию.
Самгину показалось, что она хочет сесть на колени его, — он пошевелился в кресле, сел покрепче, но в магазине брякнул звонок. Марина вышла из комнаты и через минуту воротилась с
письмами в руке; одно из них, довольно
толстое, взвесила на ладони и, небрежно бросив на диван, сказала: