Неточные совпадения
«Какое это
будет для нее
счастье, как горячо она
будет благодарить меня, она совсем переродится и опять
будет прежняя веселая хохотушка, с глубокими ямочками на ярко-розовых, пухленьких щечках!»
Дверь кабинета отворилась, и на ее пороге появился весь сияющий, видимо, от
счастья, Иван Петрович Костылев. На груди его сюртука блестели два новеньких ордена. Павел Кириллович
был совершенно озадачен таким торжественным появлением предполагаемой им жертвы аракчеевского деспотизма, и тревога за судьбу капитана быстро сменилась раздражением против него.
Граф и его экономка, таким образом, относительно
были счастливы, но для полноты этого
счастья являлась одна помеха… этого не могли дать ни всемогущество, ни власть… Тридцатилетнему графу Аракчееву хотелось иметь сына, наследника всего, что вдруг получил он по милости государя.
— Позвольте, ваше превосходительство, какой же он какой-нибудь, когда имеет
счастье быть другом государя и первым после него лицом в империи.
Рок, видимо, вел его туда, где ему суждено
было испытать и тревожное
счастье, и неожиданную погибель.
— Горько мне
было, ох, как горько, как узнала я про графскую женитьбу, не то горько, что женился он, его это дело, и дай ему Бог
счастья, совета да любви, не я, холопка, его не стоющая, могла ему
быть помехою, а то горько, что не сказал мне напрямки, что обзавестись хочет законной хозяюшкой, а сделал это как-то тайком да крадучись…
И план
был измышлен. Известно, что солнце
счастья редко светит для честных людей. Сергею Дмитриевичу удалось даже подстрелить двух зайцев.
Он, если говорить откровенно, и сам еще не создавал никакого плана, ему надо
было занять чем-нибудь ум скучающей девушки, отвлечь ее от матери, всецело привязав к себе, чего он и достиг, играя на слабой струне ее мелкого тщеславия и не менее мелкой зависти к
счастью, выпавшему на долю Талечки Хомутовой.
В то время, когда в доме графа Аракчеева разыгрывалась глухая драма скрытых страданий его молодой жены, задрапированная блеском и наружным деланным
счастьем и довольством беспечной светской жизни, в то время, когда на Васильевском острове, в доме Бахметьевой, зрело зерно другой светской драмы будущего, село Грузино служило театром иной грубой, откровенной по своему цинизму, кровавой по своему исполнению, возмутительной драмы, главными действующими лицами которой
были знакомые нам Настасья Минкина, Агафониха, Егор Егорович и Глаша.
Все окружающие диву давались, смотря на нее, и даже в сердце Егора Егоровича запала надежда на возможность объяснения с присмиревшей домоправительницей, на освобождение его, с ее согласия, от тягостной для него связи и на брак с Глашей, которая через несколько месяцев должна
была сделаться матерью и пока тщательно скрывала свое положение, что, к
счастью для нее,
было еще возможно.
Эти семь лет, преобразив тщедушную девочку в высокую, полную, пышащую здоровьем девушку, не коснулись, к
счастью, tabula rasa ее души, на которой не
было еще написано ни одного слова, не
было сделано ни одной черточки.
Новые мечты о возможности,
быть может, для них
счастья снова заютились в их сердцах.
Были ли эти слезы о погибшей ее бывшей подруге, или же об окончательно погибших последних мечтах о земном
счастии — как знать?
К его
счастью, последний
был очень занят, а потому его свидания с ним
были редки и коротки.
От этих ласк какое-то, неведомое ему прежде, новое чувство взволновало его грудь. Это
были минуты первого и последнего его
счастья на земле.
— Может
быть, и так. Но нет, я мог бы еще найти себе
счастье в жизни, если бы не одно несчастное обстоятельство.
— Полно тебе, глупая. Нашла — грех устроить
счастье своего детища! Граф тоже
будет считать его своим родным, сделает своим наследником — он
будет барином.
Николай Павлович, в продолжение трех, четырех послеобеденных часов выказавший изумительную деятельность, счел, однако, своим долгом и удовольствием исполнить трогательную просьбу своей возлюбленной супруги: он отправился с великою княгинею в Аничков дворец, который в продолжение нескольких лет
был их убежищем и свидетелем их домашнего
счастья, и который теперь они должны
были покинуть, чтобы поселиться в императорском дворце.
Это казалось Наталье Федоровне легче, нежели
быть отвергнутым любимым существом, не чувствовать взаимности любви, а напротив, видеть, что это существо любит другое лицо, с ним ищет то житейское
счастье, которым бы так хотелось окружить его.
Менее года длилось семейное
счастье Марьи Валерьяновны с Евгением Николаевичем Зыбиным, если можно назвать
счастьем непрерывно продолжавшийся около года угар чисто животной страсти со стороны ее мужа, на которую она отвечала такою же страстью, но источником последней
была далеко не одна плотская сторона молодой женщины: она привязалась к нему искренно и беззаветно, не только телом, но и душою.
— Мы любим друг друга… — продолжал Хвостов, и в голосе его
была такая мольба по адресу матери, не разрушать даже, малейшим колебанием его
счастья, что старуха торжественно подняла руки.
И действительно, привели
было Белопольского к воротищам, какие обыкновенно бывают при въезде в селения, накинули уже на шею веревку, и только что хотели вздернуть его на перекладину воротищ, как на
счастье доктора налетел исправник, разогнал толпу и спас жизнь мнимому императору.
Неточные совпадения
Добчинский. Марья Антоновна! (Подходит к ручке.)Честь имею поздравить. Вы
будете в большом, большом
счастии, в золотом платье ходить и деликатные разные супы кушать; очень забавно
будете проводить время.
Лука стоял, помалчивал, // Боялся, не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно
быть так и сталося, // Да к
счастию крестьянина // Дорога позагнулася — // Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Пришел дьячок уволенный, // Тощой, как спичка серная, // И лясы распустил, // Что
счастие не в пажитях, // Не в соболях, не в золоте, // Не в дорогих камнях. // «А в чем же?» // — В благодушестве! // Пределы
есть владениям // Господ, вельмож, царей земных, // А мудрого владение — // Весь вертоград Христов! // Коль обогреет солнышко // Да пропущу косушечку, // Так вот и счастлив я! — // «А где возьмешь косушечку?» // — Да вы же дать сулилися…
— Послали в Клин нарочного, // Всю истину доведали, — // Филиппушку спасли. // Елена Александровна // Ко мне его, голубчика, // Сама — дай Бог ей
счастие! // За ручку подвела. // Добра
была, умна
была,
Пахом приподнял «
счастие» // И, крякнувши порядочно, // Работнику поднес: // «Ну, веско! а не
будет ли // Носиться с этим
счастием // Под старость тяжело?..»