Неточные совпадения
Горькие
дни испытал Аракчеев при первых своих столкновениях со служебным миром. Десять
дней кряду ходил он с отцом в корпус, пока они добились, что 28 января просьба была принята, но до назначения нового начальника не
могла быть положена резолюция. Наконец, вышло это желаемое назначение, но оно не много их подвинуло. Почти каждый
день являлись они на лестнице Петра Ивановича Мелиссино, чтобы безмолвно ему поклониться и не дать забыть о себе.
— Не
могу знать… Я к нему было подошел, по-родственному с ним обошелся, а он мне руки не подал, вытянулся в струнку и отрапортовал: «К его сиятельству по личному, не служебному
делу!»
— Так слушай же, — Екатерина Петровна склонила свою голову на плечо Талечки, — полюбила я его с первого раза, как увидела, точно сердце оборвалось тогда у меня, и с тех пор вот уже три месяца покоя ни
днем, ни ночью не имею, без него с тоски умираю, увижу его, глаза отвести не
могу, а взглянет он — рада сквозь землю провалиться, да не часто он на меня и взглядывает…
Но любить человека, не забывая о своих обязанностях к ближним, идти с ним рука об руку по тернистому пути, принося пользу окружающим, пожертвовать собою и даже им для общего
дела — что
может быть чище этой любви?
— Именно об этом. Когда я говорю с тобой, ты, по-видимому, убеждаешься, а затем, слушая людские толки, снова сомневаешься, а между тем, твоя будущая невеста обладает всеми масонскими качествами и ей ты
мог бы, не колеблясь, отдать те замшевые белые дамские перчатки, которые дают каждому из нас при приеме в масоны, вместе с другими атрибутами масонства и другой парой мужских перчаток, даваемых нам в знак чистоты наших
дел.
«А что, если отец говорит правду, если она и не думает
разделять его любовь… Что же такое, в самом
деле, что она смутилась, почти лишилась чувств при его неожиданном признании.
Может, потому-то она и ходатайствовала за другую, что совершенно равнодушна к нему, а он приписал это самоотвержению ее благородного сердца», — замелькали в его голове отрывочные мысли.
—
Может быть, и так. Но ведь из единицы и составляются массы. Если ты имеешь право рассуждать так, то почему же не имеет на это право другой, третий и так далее… Но не в этом
дело. Сперва ответь мне, что такое случилось со вчерашнего
дня, когда мы виделись и так задушевно беседовали с тобой, что ты решился на такое попирающее и божеские, и человеческие законы преступление, как самоубийство?
— Но я все-таки доволен, что удержал тебя от самоубийства, если жизнь, на самом
деле, не представляет для тебя ничего в будущем, то кто же тебе мешает искать смерти, но не бесполезной, здесь, в кабинете, где пуля разбила бы тебе голову точно так же, как разбила твоего гипсового Аполлона, а там, где твоя смерть
может послужить примером для других,
может одушевить солдат и решить битву, от которой зависят судьбы народов.
Взволнованный происшедшим, Воскресенский долго не
мог заснуть, да и следующие
дни появление подозрительного прохожего не выходило из его головы. Граф, между тем, снова уехал в Петербург и Минкина постаралась устроить свидание со своим новым фаворитом.
— Мы
можем поехать в Петербург, открыть свое
дело и зажить припеваючи… — набравшись храбрости от выпитого вина, продолжал он бесить ее.
Я, матушка, побольше тебя в Бога верю и, кажись, взыскан за это Его святою милостью, да и Евангелие тоже не раз читывал, знаю, что вера без
дел мертва есть, только несчастье от лени и лодырничества тоже отличать
могу, а твоих несчастных пороть надо да приговаривать: работай, работай — все несчастье их как рукой снимет.
Графиня, отдохнув
днем, не
могла заснуть и, раздевшись и отпустив горничную, накинула на себя легкий капот и, потушив свечу, села к окну и отворила его, подняв штору.
— Горько мне было, ох, как горько, как узнала я про графскую женитьбу, не то горько, что женился он, его это
дело, и дай ему Бог счастья, совета да любви, не я, холопка, его не стоющая,
могла ему быть помехою, а то горько, что не сказал мне напрямки, что обзавестись хочет законной хозяюшкой, а сделал это как-то тайком да крадучись…
— За хозяйство… — повторил он, не глядя на нее, — в хозяйство тебе соваться нечего, не барыни это
дело, у меня есть ключница, восемь лет уже живет, хорошая, аккуратная женщина, знает грузинское хозяйство и мои вкусы. Настасьей ее зовут,
может, слышала?
— Да, я пригласила вас, чтобы, во-первых, с вами познакомиться, — Наталья Федоровна подчеркнула это слово, как бы давая понять, что она даже сама позабыла о ночном визите к ней Настасьи, — так как граф сказал мне, что по нездоровью, вы не
могли представиться мне в
день нашего приезда и, кроме того, заявить вам, что с моим приездом ваши обязанности не изменяются, так как хозяйством я заниматься не буду… Надеюсь, что граф будет по-прежнему вами доволен.
Граф первые
дни также был в некотором смущении, он ожидал каждый
день, что сплетни грузинских кумушек, на роток которых, согласно русской пословице, нельзя было накинуть платок никакой строгостью, дойдут до его молодой жены и ему придется, быть
может, давать ей неприятное объяснение, но ровное расположение духа графини, о чем последняя тотчас же сообщила ему, постепенно его успокоило, и он начал надеяться, что его привычки и порядок жизни ничем не будут нарушены.
Оба они, повторяем, понимали это, но любовь и молодость брали свое, а общность несчастья, общий висевший над ними роковой приговор, исполнение которого только замедлялось, чего они не
могли не чувствовать, сблизили их скорее, чем это было бы при обыкновенном положении вещей, и они с какой-то алчностью брали от жизни все то, что она
могла им еще дать, следуя мудрой русской пословице обреченных на неизбежную гибель и вследствие этого бесшабашных людей — „хоть
день, да наш“.
— О, не называйте меня так, — воскликнула она, — пусть я буду для вас прежней Натальей Хомутовой, вы не
можете себе представить, какою дорогою ценою купила я этот громкий титул, и как мало цены придаю ему я именно вследствие этой ужасающей для меня дороговизны… Слушайте, я расскажу вам горькую повесть этих сравнительно немногих
дней моей новой жизни…
Масса государственных
дел положительно отнимала у него все время, совершенно поглощала его и не давала возможности, даже при желании, следить за внутреннею жизнью близких ему людей, а быть
может он и не подозревал о существовании такой жизни.
— К чему, помочь ей ты не
могла, так зачем же было тебя по пустякам отрывать от серьезного
дела… — с циничным спокойствием ответил он.
— После смерти матери ты выдашь мне верящее письмо на управление всеми своими
делами и домом, и имением, квартиру нашу мы
разделим, и я займу заднюю половину, мы с тобой, таким образом, не будем расставаться, в глазах же света будет весьма естественно, что ты как девушка не
можешь жить одна и пригласила к себе своего ближайшего родственника.
Посещения графа были хотя редки — он отговаривался
делами — но все же приятно щекотали самолюбие Екатерины Петровны, и сладость этой связи для нее увеличилась еще тем, что ей казалось, что она мстила ее бывшей подруге Талечке и старухе Хомутовой, поведение которых на похоронах ее матери она не
могла ни забыть, ни простить.
«Она наверное не выйдет, а впрочем,
может быть…» — гвоздем сидели в его голове слова Кудрина, и не покидали его до самого того момента, когда он на другой
день, вместе с Андреем Павловичем, позвонил у подъезда заветного домика на Васильевском острове.
— Постараюсь, ваше величество, но решусь заметить, что выполнение этой важной меры должно быть поручено одному лицу, так как при многих распорядителях,
дело едва ли
может удасться так быстро и успешно…
— Передайте ее сиятельству, что при всем моем желании, я не
могу исполнить ее просьбы, так как особа, по ходатайству которой она обратилась ко мне с письмом, несколько
дней тому назад утопилась в припадке умственного расстройства… Вероятно, и к ней являлась она в болезненном состоянии.
Петр Андреевич хорошо понимал, что смерть Настасьи Минкиной поразила графа Аракчеева не как утрата любимой женщины, а как гибель верного испытанного друга, быть
может, погибшего по проискам его личных врагов; граф шел еще далее и был убежден, что это
дело врагов России, желавших лишить его «ангела хранителя», подготовляя этим и его собственную гибель.
Не
мог он считаться даже и полным управляющим Грузинской вотчины, так как сам граф Алексей Андреевич, удалившись в начале царствования императора Николая Павловича от кормила государственного корабля России, поселился почти безвыездно в Грузине и начал лично управлять вотчинными
делами, отодвинув, таким образом, Петра Федоровича на степень главного делопроизводителя вотчинной конторы.
Оставьте мне только, Настасья Федоровна, возможность послужить вам до конца
дней моих,
может, пригожусь я вам не раз — распоряжайтесь мной, как верным рабом вашим, да и этим я едва ли отплачу вам за то счастье, которое вы дали мне.
Это исчезновение живого человека было, на самом
деле, до того полно и бесследно, что Ольга Николаевна Хвостова, ничего, кстати сказать, не знавшая о
делах сына и радовавшаяся лишь его успехам по службе, так как Петр Валерианович хотя писал ей, исполняя ее желание, не менее раза в неделю, но письма его были коротки, уведомляли лишь о том, что он жив и здоров или же о каком-нибудь важном случае его жизни, как то: получение чина, ордена — встревоженная его продолжительным и ничем необъяснимым молчанием, сама поехала в Новгород и там узнала лишь, что сына ее куда-то увезли, но куда — этого не
мог ей никто сказать, так как никто этого, и на самом
деле, не знал.
Для нашего героя оно заключалось в том, что ему приходилось оставаться одному, и что за
днем обыкновенно следовала ночь, которая дана для того, чтобы спать, а спать он не
мог — мертвые глаза тотчас же появлялись перед ним, как только он ночью оставался один.
— Есть еще одно средство, — сказал он после минутного молчания, — попросись в деревню к графу Алексею Андреевичу. Он устраивает свою усадьбу, ты ему
можешь быть во многом полезен, да и сам незаметно развлечешься, это
дело будет для тебя ново и интересно. При этом же сельская жизнь имеет очень благоприятное на нас влияние…
На другой
день он отправил посланного с письмом к графу Алексею Андреевичу. Он писал, что смерть Настасьи Федоровны так его расстроила, что он захворал, а потому и не
может приехать. Ему не хотелось видеть ненавистной ему женщины даже мертвой.
— Мне странно, что ты не
можешь найти себе
дела.
— Вот что, Михаил Андреевич, скажу я вам, — начал граф, когда Шумский вошел в его кабинет и остановился перед письменным столом, за которым сидел Аракчеев. — Вам, действительно, здесь трудно найти себе занятие, а без
дела жить скучно. В мире для вас все потеряно, но есть еще место, где вы
можете быть полезным, если не ближним, то, по крайней мере, самому себе. Ваша жизнь полна горьких заблуждений; пора бы подумать вам о своем спасении и загладить грехи вашей юности молитвою и покаянием.
— Я… за этой… твоей болезнью… совсем растерялась… и позабыла сказать тебе… что за то время, как ты хворал, наши
дела значительно поправились… Мы выиграли процесс… помнишь, о котором хлопотал отец… и теперь ты
можешь располагать пятью тысячами годового дохода… Мне самой на старости лет не надо; так как Ольга и слышать не хочет, чтобы я покинула ее…
Государь далеко не
разделял доверия великого князя Константина Павловича, и не подозревавшего, что императорское правительство
могло встретить серьезные препятствия в провинциях старой Польши. Император же, напротив, знал, что опасность существовала и что она скоро должна обнаружиться.
Адмирал Александр Семенович Шишков, министр народного просвещения, с присущим ему горячим красноречием, высказался, что государство не
может ни одного
дня оставаться без императора и что присягу прежде всего, надо дать великому князю Константину, и он волен принять корону или отказаться от нее.
Николай Павлович колебался распечатать ли письмо, адресованное императору, но заставив повторить себе точные инструкции, данные Дибичем своему посланному, сломал печать, так как
дело могло касаться благосостояния государства.
Данная войсками присяга Константину Павловичу, со
дня на
день долженствующая быть замененной другою, давала им в руки возможность действовать на солдат якобы легальным путем, указывая на то, что шутить присягой грешно, что от присяги
может освободить их лишь тот, кому они присягали, а именно, их император Константин Павлович, которого брат его Николай держит, будто бы, под арестом, намереваясь захватить престол силою.
Официальные, или, если можно так выразиться, протокольные источники произведенного следствия видят главными виновниками вспыхнувшего за несколько часов заговора представителей нашей армии, мы же полагаем, что эти «представители» только явились олицетворением русской пословицы: «В семье не без урода», — и никакого отношения к общему настроению русской армии того времени иметь не
могли, что красноречиво доказывается быстрым подавлением «безумного
дела» тою же, всегда преданной престолу армиею.
День этот не
может бросить ни малейшей тени на полную блеска и света историю нашей всегда верной царю, отечеству и долгу армии, как темные пятна на солнце не
могут помешать его лучезарному блеску.
Теперь же, когда эта мысль о будущем пришла ему в голову, все изменилось в его мыслях: он сразу как бы понял то, что в нормальном состоянии должен был бы понять давно. Он понял, что долго в таком положении он быть не
может, что каждый
день могут прийти разбирать полуразрушенную барку и лишить этим его крова.
С того
дня, когда он очнулся и сказал несколько слов, выздоровление его пошло быстрее; через несколько
дней он уже
мог разговаривать, хотя и не долго, так как его это утомляло.
Наконец, настроение Алексея Андреевича после грузинской катастрофы и пережитых треволнений было далеко не из таких, чтобы он даже
мог думать о власти. Последняя тяготила его, и он совершенно искренно не раз говорил своим приближенным, что его многосложные обязанности ему уже не по силам, что ему надо отдохнуть, удалиться от
дел, и только любовь к своей родине не позволяет ему сделать этого.
— Я надеялась, что именно эта разлука сделала то, что я
могу спокойно явиться перед вами в роли просительницы и моя просьба будет вами исполнена, хотя бы в воспоминание тех немногих
дней — они несомненно были — когда вы любили меня…
То обстоятельство, что мы с вами не встречались восемнадцать лет, вы не
могли, в силу вашей справедливости, приписать тому, что я умышленно избегала вас, скрывалась от вас, как женщина с нечистою совестью, нет, видит Бог, что как двадцать лет тому назад, когда мы приехали в этот
день из церкви мужем и женой, так и теперь, я
могу прямо смотреть вам в глаза — на совести и на репутации графини Аракчеевой не лежит ни одной темной полоски…
С самого вступления нашего на всероссийский престол непрестанно мы чувствуем себя обязанными перед Вседержителем Богом, чтобы не только во
дни наши охранять и возвышать благоденствие возлюбленного нами отечества и народа, но желая предуготовить и обеспечить их спокойствие и благосостояние после нас, чрез ясное и точное указание преемника нашего сообразно с правами нашего императорского дома и с пользами империи, мы не
могли, подобно предшественникам нашим, рано провозгласить его по имени, оставаясь в ожидании, будет ли благоугодно неведомым судьбам Божьим даровать нам наследника в прямой линии.
Но чем далее протекают
дни наши, тем более поспешаем мы поставить престол наш в такое положение, чтобы он ни на мгновение не
мог остаться праздным.
Архиепископ Филарет, к которому генерал-губернатор приехал после беседы с Гагариным и привез письмо Милорадовича, заметил, что это частное извещение не
может, в
деле такой государственной важности, быть принято за официальное.
Князь Голицын остановил его замечанием, что
дело это не такого рода, по которому
могло бы произойти разногласие.