Неточные совпадения
Некоторых
отводил к стоявшим вдоль стены стульям, просил сесть, присаживался сам и разговаривал менее сухо.
Два других офицера были поручики Смельский и Караваев, приятели и однополчане Зарудина, с которыми
свели последнего общность взглядов, общая наклонность
к размышлению, отвращение
к переходящим меру кутежам и дебошам, и пожалуй, общее подозрительное отношение
к ним начальства.
После появления Миши Алексей Андреевич стал еще внимательнее
к своей сожительнице. Он рядил ее как любимую куклу и
возил по селу и окрестным деревням в щегольском экипаже. Простой народ с удивлением и любопытством смотрел на фаворитку, которую теперь часто стали звать графиней.
Настасья, узнав о беременности крестьянки одной из деревень Грузинской вотчины, по фамилии Лукьяновой, через преданную ей старуху Агафонину,
завела переговоры с этой крестьянкой о том, чтобы взять младенца ее
к себе в дом графа на воспитание.
К вечеру у молодого Зарудина открылась сильнейшая нервная горячка. Около постели больного, кроме старика отца, все свободное время от службы
проводил Андрей Павлович Кудрин.
Толпы народа теснились на прилегающих
к собору улицах и встречали и
провожали как государя, так и его любимца восторженными кликами.
— Да сейчас и пойдем, я тебя
проведу к ней, очень уж она этой самою мозолью мучается…
У Натальи Федоровны мелькнула даже однажды мысль пригласить погостить
к себе Катю Бахметьеву, которая в довольно частых и длинных письмах жаловалась на скуку и однообразие жизни летом в Петербурге и весьма прозрачно намекала, что не отказалась бы
провести даже месяц где-нибудь в деревне. „В Грузине у вас, говорят, совсем рай“, — писала хитрая девушка, не забывавшая в каждом письме посылать свой сердечный привет графу Алексею Андреевичу.
Злобным взглядом
проводила издали Бахметьева графиню Наталью Федоровну Аракчееву и ее мать Дарью Алексеевну Хомутову, садившихся в экипаж после погребения Мавры Сергеевны, но ни за обедней, ни после нее не подошедших
к искусно притворившейся убитой горем дочери покойной, во все время похорон поддерживаемой ее троюродным братом.
Настасья Федоровна
провела несколько раз рукою по лбу и медленно прошла
к себе в спальню. Там она открыла ларец вычурной работы и что-то стала торопливо искать в нем.
— Талечка, Талечка!.. Посмотри, кто
к нам приехал, — заволновалась старушка, встречая в зале дорогих гостей и
проводя их в гостиную, где за каким-то рукоделием сидели графиня и Лидочка.
Евгений Николаевич упросил совершенно влезшего
к нему в душу Талицкого
провести время этого отпуска у него в имении.
Талицкий осторожно слез с брички,
отвел лошадей в сторону, привязал вожжами
к дереву и тихо пошел назад по лесной дороге. На ней, освещенной луною, вдали чернелась какая-то черная масса.
Она не
сводила с него глаз, порывалась обнять, прижать
к своему сердцу, но удерживалась присутствием посторонних.
— Э… коли говорить, так видно надо все говорить, — сказала она, махнув рукою. — Годов это куда уж более двадцати схоронила я моего покойничка Ивана Васильевича и осталась после него тяжелою. Прихожу я
к Настасье Федоровне, я-таки частенько
к ней хаживала: бывало, песни попоешь и сказочку ей расскажешь, да и выпьешь с ней за компанию, и всегда хорошее вино пьешь, шампанское называют. Весело время
проводили, особенно когда графа дома не было. Вот таким манером, раз сижу я у ней, а она и говорит...
Шуйского
проводили к архимандриту. Он передал через келейника письмо графа.
— Отец-архимандрит благословил меня
проводить к вашему преподобию Михаила Андреевича Шумского, — сказал келейник.
Недели через две Василий Васильевич уехал
к месту своего нового служения на берегу Невы. Служебные обязанности
свели Хрущева с полковником Антоном Антоновичем фон Зееманом, о котором, надеюсь, не позабыл дорогой читатель.
— Я исполнил данный обет и свой долг, — сказал он Михаилу Павловичу, — печаль о потере нашего благодетеля останется во мне вечною, но, по крайней мере, я чист перед священною его памятью и перед собственною совестью. Ты понимаешь, что никакая сила уже не может поколебать моей решимости. Ты сам
отвезешь к брату и матушке мои письма. Готовься сегодня же ехать в Петербург.
Начался спор, кстати сказать, как всегда, не окончившийся ничем. Разговор затем перешел на другие темы. Возбудили вопрос о предположении закрыть масонские ложи и другие тайные благотворительные общества, кто-то рассказал, что некто Якушин предложил общую и безусловную вольную своим крепостным,
возил ее
к министру Кочубею. Удивленный министр выслушал и ответил: рассмотрим, обсудим…
На другой день, 13 декабря,
проведя все утро в делах службы, он вернулся домой и начал записывать разговор, который имел накануне с Николаем Павловичем. Присоединив
к этому, так сказать, протоколу, копию своего письма
к великому князю, он вложил оба эти документа в пакет, запечатал его и отправился
к графу Коновницыну.
С поникшею головой он отправился
к спуску на Неву, и затем вдоль реки по льду
к той самой барке, где он
провел весь день 14 декабря и где с тех пор скрывался более трех недель.
Последняя пережила тоже далеко не легкие чувства по дороге
к дому на Литейную и в те несколько минут, которые она
провела в приемной своего мужа, дожидаясь результата доклада о ней графу.
— Чем же на свою… Я с удовольствием доставлю ее в Москву… — сказала Наталья Федоровна. — И даже сама
завезу к ее матери…
— Известно, баба… волос дорог, а ум короток. Не дело безумной потакать, мертвого младенца столько дней не прибранного держать… Наедет кто-нибудь из властей… Ох, как достанется… А кому?.. Все мне же, а не бабе… Баба что… дура… для нее закон не писан… а моя так совсем об двух ярусах… Сегодня же отниму у ней трупик и
отвезу к отцу в имение. Пусть хоронит, как знает…
— Вот что я придумала, Софья Сергеевна, — начала графиня. — Надо заставить ее заснуть покрепче и во время сна взять трупик и заменить его сшитой из тряпок куклой… тогда можно завтра ее увезти, а трупик
отвезет ваш муж в имение этого Зыбина и сдаст ему, сказав, что графиня Аракчеева повезла его сумасшедшую жену
к матери, а трупик приказала ему похоронить… так пусть и скажет: графиня Аракчеева, этот титул и это имя еще до сих пор страшны для негодяев…
Едва Хрущев успел обо всем распорядиться, как увидел роту, идущую с песнями по дороге. Командир роты, поручик Забелин,
отведя людей в назначенные им гумна, зашел
к Василию Васильевичу и, между разговорами, сообщил ему, что в Старой Руссе неспокойно, хотя не мог сообщить никаких подробностей волнения.
Неточные совпадения
Добчинский. Марья Антоновна! (Подходит
к ручке.)Честь имею поздравить. Вы будете в большом, большом счастии, в золотом платье ходить и деликатные разные супы кушать; очень забавно будете
проводить время.
Оборванные нищие, // Послышав запах пенного, // И те пришли доказывать, // Как счастливы они: // — Нас у порога лавочник // Встречает подаянием, // А в дом войдем, так из дому //
Проводят до ворот… // Чуть запоем мы песенку, // Бежит
к окну хозяюшка // С краюхою, с ножом, // А мы-то заливаемся: // «Давать давай — весь каравай, // Не мнется и не крошится, // Тебе скорей, а нам спорей…»
С ребятами, с дево́чками // Сдружился, бродит по лесу… // Недаром он бродил! // «Коли платить не можете, // Работайте!» — А в чем твоя // Работа? — «Окопать // Канавками желательно // Болото…» Окопали мы… // «Теперь рубите лес…» // — Ну, хорошо! — Рубили мы, // А немчура показывал, // Где надобно рубить. // Глядим: выходит просека! // Как просеку прочистили, //
К болоту поперечины // Велел по ней
возить. // Ну, словом: спохватились мы, // Как уж дорогу сделали, // Что немец нас поймал!
Милон. А я завтра же,
проводя вас, поведу мою команду. Теперь пойду сделать
к тому распоряжение.
Милон. Злодеи! Идучи сюда, вижу множество людей, которые, подхватя ее под руки, несмотря на сопротивление и крик,
сводят уже с крыльца
к карете.