Неточные совпадения
Филарет, заботясь о вверенной ему тайне, слышал, что продолжение пребывания его в Петербурге, после того, как всем уже было известно, что он уволен, возбуждает вопросы любопытства, просил позволения исполнить высочайшую
волю при проезде через
Царское село, где мог остановиться под видом посещения князя Голицына.
Изменчива судьба. // Мы на лету ее всечасно ласку // Ловить должны. Усердье к нам людей // С ней заодно. Сегодня прежним блеском // Мой светит скиптр. В Бориса счастье снова // Поверили. Сегодня уклониться // От
царской воли никому не может // И в мысль войти. Но знаем ли мы, что // Нас завтра ждет? Я на обеде царском // От всех бояр хочу тебе присяги // Потребовать.
«Все в
царской воле, — думала она, — были бояре Обносковы, нет бояр Обносковых. Отчего же и Ермаку не быть боярином?.. Парень всем взял — и умом, и отвагой…» Так мечтала старуха.
Князь Василий не преминул, конечно, исполнить
царскую волю и объехал всех приближенных к царю опричников с просьбой — не обидеть его отсутствием на обручение его единственной дочери. С искренним, неподдельным радушием позвал он и Григория Лукьяновича; под впечатлением почти неожиданной радости, он даже забыл свою к нему неприязнь.
Неточные совпадения
Царская власть возникла против
воли Бога.
Слушайте-послушайте, // Государевы люди, // Государеву
волю! // Идите в красные ворота // На красный
царский двор! // Вереи точены, // Ворота золочены. // С красного двора в новы сени, // На частые ступени, // В дубовые двери, // В государевы палаты, // Суд судить, ряд рядить.
Московский университет вырос в своем значении вместе с Москвою после 1812 года; разжалованная императором Петром из
царских столиц, Москва была произведена императором Наполеоном (сколько
волею, а вдвое того неволею) в столицы народа русского.
Тюфяев был настоящий
царский слуга, его оценили, но мало. В нем византийское рабство необыкновенно хорошо соединялось с канцелярским порядком. Уничтожение себя, отречение от
воли и мысли перед властью шло неразрывно с суровым гнетом подчиненных. Он бы мог быть статский Клейнмихель, его «усердие» точно так же превозмогло бы все, и он точно так же штукатурил бы стены человеческими трупами, сушил бы дворец людскими легкими, а молодых людей инженерного корпуса сек бы еще больнее за то, что они не доносчики.
— Солнышко мое красное! — вскричал он, хватаясь за полы
царского охабня, — светик мой, государь, не губи меня, солнышко мое, месяц ты мой, соколик мой, горностаек! Вспомни, как я служил тебе, как от
воли твоей ни в чем не отказывался!