Неточные совпадения
Они не
смогли додуматься,
что именно это «убожество» красавицы княжны заставляло ее
быть на самом деле чрезвычайно разборчивой. Убожество это произошло с княжной в младенчестве, когда она
была окружена множеством нянек и мамок, одна из которых, заговорившись с другой, уронила ребенка, всецело оправдав пословицу,
что «у семи нянек дитя без глазу»,
что и причиняло молодой девушке много нравственных страданий.
— Успокойтесь, князь, — заговорил Сигизмунд Нарцисович, — ведь если человек умер, то ему уже не поможешь… Хорошо,
что это случилось до свадьбы… Приятно ли
было вам видеть вашу дочь вдовою в первый же год замужества? Бог с ним и с богатством… Княжне Варваре Ивановне не нужно богатства… Она сама — богатство… ей нужно счастье, а счастья не
мог дать ей этот больной человек.
Главная его заслуга заключалась в том,
что он в военных действиях ввел единство, которого до тех пор не
было. При нем русские войска до прибытия подкреплений, хотя
были очень разбросанны и слабы, но
могли друг друга поддерживать; подвижные колонны ходили по всем направлениям, отдельные посты поддерживали сообщения во все стороны. Когда оказывалось нужным, сосредотачивались довольно значительные силы.
В течение целых двух лет действия войск ограничивались мелкими стычками с конфедератами и удерживанием их в почтительном отдалении. Для крупных дел, для решительных ударов русские войска
были все-таки слишком малочисленны, а усилить их не
было возможности, потому
что все,
чем могло располагать правительство,
было выставлено против Турции.
Но как же
было жить без денег? — спросит,
быть может, меня читатель или же,
что верней всего, легкомысленная читательница. В уме последней пронесутся в это время соблазнительные картины выставок гостиного двора.
— Для тебя,
может быть, и хорошо, — сердито сказал Василий Иванович, — но ты забываешь,
что Саша у меня один сын… Поговори еще и с Авдотьей Федосьевной, столкуйся с ней…
— А говорил я действительно вашему супругу,
что грех большой на душе его
будет, если он воспрепятствует сыну своему следовать его внутреннему призванью,
быть военным.
Что лишит он этим верного слуги своего отечества,
что, по-моему, ваш Саша предназначен для высокого удела великого полководца, который в будущем покроет неувядаемыми лаврами как себя и свою фамилию, так и Россию. Я говорил с ним и вынес убеждение,
что он не только не хочет, но по натуре своей не
может ничем
быть иным, как солдатом.
Но к чести не по летам зрелого умом Александра Суворова, он вскоре понял,
что голова его любимого героя несколько экзальтированна и не совсем в порядке,
что твердость его скорее
может быть названа упрямством и
что вся общность его военных качеств соответствует больше идеалу солдата, нежели полководца.
В числе особенных странностей государыни
была та,
что она терпеть не
могла яблок, и мало того,
что сама их не
ела никогда, но до того не любила яблочного запаха,
что узнавала по чутью, кто
ел недавно, и сердилась на тех, от кого пахло ими. От яблок ей делалось дурно, и приближенные остерегались даже накануне того дня, когда им следовало являться ко двору, дотрагиваться до яблок.
— Да, ко мне. Бывало, мне казалось,
что ты нарочно мне все навстречу попадаешься, заговаривать старалась, ко мне в комнату ходила. Затем вдруг точно тебя кто от меня откинул. Чураться стала, будто нечистого. Как раз это
было перед лагерями. Из лагеря я раза два-три в Питер наведывался, тебя не видел, не хотела, значит, видеть меня. Обнял я тебя тогда в последний раз,
может, обиделась, тогда прости, я это невольно, по чувству.
Вся трудность заключалась в исполнении; требовалось постоянство и выдержка необычайная, нужна
была воля, ни перед
чем не преклоняющаяся. Александр Васильевич с детства обладал этими условиями и потому цель достиг.
Быть может даже,
что он ушел дальше,
чем сам предполагал.
Суворов
был вполне русский человек — погрузившись в солдатскую среду для ее изучения, он не
мог не понести на себе ее сильного влияния. Он сроднился с ней навсегда; все, на
что он находил себе отголосок в ее натуре, выросло в нем и окрепло или же усвоилось и укоренилось. В бытность свою солдатом он изучал во всей подробности воинские уставы и постановления, бывал постоянно на строевых учениях и ходил в караул.
Ее чуждому всякой глубины мысли уму, конечно,
могло показаться более
чем странным,
что роман Александра Васильевича начался чуть ли не с умирающей девушкой. Здоровье
было главным условием любви в том смысле, в каком понимала ее Марья Петровна, в каком понимает ее, с одной стороны, впрочем, и русский народ, выражая в одной из своих пословиц мысли,
что «муж любит жену здоровую».
Этот порыв скорее чувственности,
чем чувства, он
мог легко побороть в себе и хотя и вспоминал о предмете своего вожделения, но лишь на досуге, в то время, когда не
был занят ничем другим.
Александр Васильевич вскоре поборол свое волнение, встал и даже принялся
было за книгу, но тотчас и бросил ее. Заниматься он не
мог и чувствовал,
что сегодня он к этому даже не в состоянии себя принудить. Он отворил дверь и кликнул Марью Петровну. Та явилась.
Перед ним мелькали только
что виденные им глаза покойной, полные надежды, которой не суждено
было осуществиться, и любви, на которую не
могло быть достойного этой любви ответа. Нервная дрожь охватила все его члены.
Не стал бы он тратить время на самообразование, если бы не сознавал твердо,
что без науки самому храброму офицеру трудно сделаться искусным офицером;
что природный дар без образования если и
может быть уподоблен благородному металлу, то разве неочищенному и неотделанному.
В то же время,
будучи исключительно практичным, он не давал спуска и практикам-невеждам, говоря про них,
что они,
может быть, и знают военное дело, да оно их не знает.
Эта страсть,
быть может, более,
чем сделанная над трупом Глаши клятва, спасла Суворова от увлечения женщинами и сделала его равнодушным к их прелестям.
Упорная война продолжалась семь лет, почему в истории и известна под названием «семилетней»; она то приводила Пруссию на край гибели, то возносила ее короля на высокую степень военной славы, и
была замечательна еще внутренним своим смыслом, потому
что не вызывалась существенными интересами союзников, и только одной Австрии
могла принести большие выгоды.
«Любезнейшая маменька! Ваш маленький сынок у меня в безопасности. Если вы захотите оставить его у меня, то он ни в
чем не
будет терпеть недостатка и я
буду заботиться о нем, как о собственном сыне. Если же желаете взять его к себе, то
можете получить его здесь или же напишите мне, куда его выслать».
— Нам и
было на руку то,
что так думал архиепископ Амвросий. Через близких к нему мы сумели натолкнуть его на мысль,
что сборища у Варварских ворот вредны во время эпидемии и
что сундук с деньгами следует опечатать, а то собранная в нем довольно крупная сумма
может быть украдена. Амвросий полетел к Еропкину. О
чем они там беседовали, я не знаю, только на другой день Еропкин распорядился взять сундук.
Нельзя сказать, чтобы мысль,
что князь
может представить блестящую партию для его дочери, не
была одной из причин благоволения Ивана Андреевича к молодому человеку.
Князь и княжна Баратовы уехали в свое подмосковное имение, отстоявшее от города всего в двенадцати верстах. Это
был чудный уголок природы, украшенный искусством. Все,
что может придумать изысканный вкус и праздное воображение богатого барства, все соединилось в этом подмосковном родовом имении князей Баратовых.
Княжна не забыла, да и не
могла забыть одного эпизода прошлого лета. Гуляя в парке вечером, она раз заметила князю Владимиру Яковлевичу,
что стоявшая в глубине парка китайская беседка
была бы более на месте около пруда, на крутом ее берегу, самом живописном месте парка. Она сказала это так, вскользь и через несколько минут даже забыла о сказанном.
Княжна Варвара Ивановна, особенно с тех пор, полюбила эту беседку. Это,
быть может, случилось потому,
что она напоминала ей,
что у ней
есть власть — власть женщины, и это льстило ее самолюбию. Не увидать это лето китайской беседки
было для нее — это она чувствовала — большим лишением.
Стоял чудный июльский вечер. В тенистой части парка, прилегающей к пруду, царствовал тот таинственный, перламутровый полумрак, который располагает к неге и мечте. Несколько знакомые с характером Сигизмунда Нарцисовича читатели,
быть может, удивятся,
что он склонен
был к мечтательности. Такие почти несовместимые качества встречаются в человеческой натуре.
Быть может, впрочем,
что мечтательность эта
была простым отдохновением чересчур практического ума и сластолюбивой натуры пана Кржижановского.
— Или вы
будете моею, забудете этого наглумившегося над вашим чувством человека, или же я сегодня размозжу себе голову. Я
мог выносить это безответное мучительное чувство, когда я думал,
что ваше сердце еще не знает любви, а теперь… Теперь я не
могу.
Она не заметила,
что на его глазах не
было и следа слез, да и не
могла заметить этого. Она
была почти в обмороке. Мгновенно задуманная комедия
была сыграна.
—
Что разве, ужели ты этого не видала и не видишь или,
быть может, ты до сих пор влюблена в него?
— Я со своей стороны дал ему свое согласие, но сказал,
что тебя не неволю и окончательное решение зависит от тебя. Конечно, князь — лучшая партия в Москве, но брак без склонности, без любви не
может быть счастлив даже среди довольства и роскоши, золота.
Последнего сознания, увы, не
могло быть у несчастной Капочки. Она почувствовала облегчение только на одно мгновение, именно тогда, когда ей показалось,
что все это
был сон. Но надетое на ней платье, неоправленная постель тотчас отняли у ней это сознание.
Мы уже имели случай заметить,
что княжна Варвара Ивановна в лице Сигизмунда Нарцисовича видела идеал своего романа, а его осторожная тактика светской холодной любезности, которой этот железный человек
был в силе держаться с безумно нравящейся ему девушкой, сильно уязвляла самолюбие княжны и даже заставила,
быть может, обратить свое внимание на блестящую партию — князя Баратова, которого княжна не любила, как следует любить невесте.
Знай она,
что под наружной ледяной поверхностью сердца пана Кржижановского пылает в нем к ней неукротимая страсть,
быть может, она отвергла бы предложение князя Владимира Яковлевича и отдалась бы Сигизмунду Нарцисовичу, даже не так случайно и бессознательно, как покойная Капочка.
Но хитрый сластолюбивый поляк знал,
что интрига с княжной Прозоровской не
может ограничиться «игрой в любовь», как с бедной девушкой, приживалкой в княжеском доме,
что устранить княжну даже при посредстве чудодейственных пилюль патера Флорентия
было бы очень и очень рискованно, а потому выжидал удобного момента, как коршун, остановившийся в поднебесье, недвижно выжидает мгновенья, когда
может свободно и безнаказанно спуститься на уже намеченную им жертву и впиться в нее своими острыми когтями.
Этого не
могли допустить ни ум, ни сердце княжны Варвары. В этом
было ее несчастье, в этом
было начало удачи для пана Кржижановского. Княжна все-таки стала внимательно следить за ним, страшась и надеясь. Страшась за то, чтобы кумир не пошатнулся на пьедестале, и надеясь,
что он
будет стоять так же незыблемо-прочно, как и прежде.
Княжна решилась добиться истины. Но как? Не спросить же его прямо, не он ли отравил князя Баратова. А если Капочка солгала, то за
что же она, княжна, нанесет такое смертельное оскорбление другу ее отца и, наконец, человеку, к которому она относилась — и даже, надо сознаться, относится и теперь — почти с обожанием. Надо продолжать с ним разговор,
быть может, он сам скажет что-нибудь такое,
что или оправдает его в ее глазах совершенно, или же подтвердит Капочкину исповедь-обвинение.
— Я старался успокоить ее как
мог, и главная моя цель
была не допустить какого-нибудь скандала. Я
было пригрозил ей,
что передам все князю Ивану Андреевичу, но даже сам испугался,
что произошло. Она начала бранить и вас, и князя, вашего батюшку, и меня, она начала болтать еще больше вздора,
что мы все отравили князя и ее,
что мы все убийцы, которые ищут гибели двух любящих сердец, ее и князя Владимира Яковлевича.
Княжна думала о том,
что говорят теперь в московских гостиных, думала,
что на ее свадьбе
было бы, пожалуй, более народа,
чем на похоронах князя,
что теперь ей летом не придется жить в Баратове, вспоминался ей мимоходом эпизод с китайской беседкой, даже —
будем откровенны — ей не раз приходило на мысль,
что ее подвенечное платье, которое так к ней шло,
может устареть в смысле моды до тех пор, пока явится другой претендент на ее руку.
Князь Иван Андреевич
был, конечно, немало огорчен внезапной переменой в предстоящей судьбе своей дочери, но, убежденный доводом Сигизмунда Нарцисовича, пришел к заключению,
что в самом деле «нет худа без добра» и
что «милосердный Бог в своих неисповедимых предначертаниях, конечно, лучше ведает,
что нужно человеку на земле, нежели сам человек, не знающий при постройке себе простого жилища, удастся ли ему положить второй камень его основания, так как смерть
может настичь его в то время, когда он кладет первый».
— К вам, ваше сиятельство? — недоумевающим тоном спросила Стеша. — Только вы, ваше сиятельство, не извольте ей сказывать,
что я про нее тут сболтнула… Я,
может быть, и ошибаюсь, так, смекаю только, а она за то на меня осерчать
может…
— В таком случае ты ей
можешь сказать,
что ничего дурного от этого не
будет, мне хочется только услыхать от нее самой, продолжает ли все грустить по брату княжна Варвара Ивановна… Если она мне скажет правду, я ее награжу, я
могу даже устроить ее судьбу… Понимаешь?..
Что заключалось в них?
Быть может, разгадка всего того,
что хотела, но не успела сказать Капочка перед смертью, а
быть может, это какие-нибудь хозяйственные записки. Но все равно, если
есть записки, они не должны попасть ни в чьи руки, кроме рук ее, княжны.
Что касается сил Суворова под Краковом, то они не
могли быть велики. Всего в начале года состояло под его командой 3246 человек, распределенных в пяти главных пунктах. Под Краковом едва ли можно
было собрать больше половины, в том числе пехоты около 800 человек.
За неимением осадной артиллерии пробитие бреши подвигалось плохо. Видя,
что,
может быть, придется штурмовать замок и без бреши, Александр Васильевич решился утомить конфедератов и усыпить их бдительность ночными тревогами. С этой целью начиная с 1 февраля он произвел несколько ложных ночных тревог и наконец 18 числа решился штурмовать.
—
Что же именно рассудить?.. Или,
быть может, секрет?
Она чувствовала где-то в глубине своей души,
что то, на
что надеется,
что предполагает этот человек, идет вразрез с тем понятием о нравственном и безнравственном, которое ей внушили с детства и о
чем не раз повторяла ей Эрнестина Ивановна, но сила над ней этого человека
была выше ее самой и заученной ею морали. Великосветское общество Москвы того времени, по распущенности нравов, не давало для Варвары Ивановны почвы, о которую она
могла бы опереться, чтобы противостоять планам Кржижановского.
Что могло быть удобнее для сладострастных целей Сигизмунда Нарцисовича, как муж, отдавшийся всецело службе, которая составляла всю его жизнь. Самое сватовство Александра Васильевича Суворова через его отца указывало,
что он смотрит на брак как на непременную обязанность гражданина, как на акт рассудка, а не сердца.
Она еще чаще стала навещать Лопухину и еще дольше и откровеннее говорить с ней о ее сыне.
Что может быть приятнее беседы двух любящих людей о третьем и любимом? Мать и невеста стали считать не только дни, но часы, оставшиеся до приезда сына и жениха.
Его сын, как оказывается, имеет в России такую известность,
что может положительно считаться удочкой для невест, особенно в Москве, княжна же Прозоровская имела в глазах расчетливого Василия Ивановича один существенный недостаток — она
была бесприданница.