Неточные совпадения
Прошло пять дней, а Глафира Петровна
была все в том же положении; даже
были часы, когда она казалась бодрее. В один из этих дней, совершенно смущенная неуспехом своего страшного дела, Дарья Николаевна влила остатки
зелья в поданное Глафире Петровне питье, но и это оказалось безрезультатным.
— Только бы достать
зелья какого ни на
есть… Извела бы я ее, проклятую… Ведь здорова, как лошадь, подлая, даром, что лет ей уже может за семьдесят.
— И благо тебе, для того тебя и не учил я этому, чтобы соблазна не
было… За зелье-то это, ох, много денег дают… Ох, много… Прости мое согрешение…
— Это еще что
будет и когда
будет. Только ей о
зелье ни слова, будто и не знаешь, потому она мне велела для себя достать, а я уже так сболтнула, любя тебя.
Мы знаем, какое страшное употребление сделано
было из добытого Фимкой через Кузьму снадобья, и хотя медленное действие
зелья заставило Дарью Николаевну прибегнуть к решительной мере, но болезнь Глафиры Петровны все
была последствием отравления ее изделием «немца-аптекаря». Болезнь эта сделала смерть ее в глазах московских властей вполне естественной. Сплетня, как мы видели, работала сильно, но истину знали только три человека: сама Дарья Николаевна Салтыкова, Афимья и Кузьма Терентьев.
Русалка все повторил, лукаво вплетая в свою речь прежнюю ссору Антона с царевичем, и как он, дворецкий, потерял их, и как грозил ныне лекарь, что отплатит Каракаче горше прежнего, и как велел отцу дать ему
выпить зелья, хоть все разом, примолвив: «сладко будет… в последний раз…», а лицо его так и подергивало.
— Не лечить ли уж кого из ваших слуг? Боже сохрани! Раз вздумал один здешний барон, старичок, полечиться у него: как пить дал, отправил на тот свет! Да и мальчик баронский слуга, которого он любил, как сына, лишь приложился к губам мертвого, чтобы с ним проститься последним христианским целованием, тут же испустил дух. Так сильно
было зелье, которое Антон дал покойнику!
Неточные совпадения
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А
зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет совести, // На шее — нет креста!
Вот поглядел, поглядел на нее Гаврила, да и стал ее спрашивать: «Чего ты, лесное
зелье, плачешь?» А русалка-то как взговорит ему: «Не креститься бы тебе, говорит, человече, жить бы тебе со мной на веселии до конца дней; а плачу я, убиваюсь оттого, что ты крестился; да не я одна убиваться
буду: убивайся же и ты до конца дней».
— На табак ежели, так я давно тебе говорю: перестань проклятым
зельем нос набивать. А если и нужно на табак, так вот тебе двугривенный — и
будет. Это уж я от себя, вроде как подарок… Нюхай!
— Так это ты, сука, — сказала дьячиха, подступая к ткачихе, — так это ты, ведьма, напускаешь ему туман и
поишь нечистым
зельем, чтобы ходил к тебе?
— Совсем мужик решился ума, — толковали соседки по своим заугольям. — А все его та, змея-то, Аграфена, испортила… Поди,
напоила его каким-нибудь приворотным
зельем, вот он и озверел. Кержанки на это дошлые, анафемы… Извела мужика, а сама улепетнула в скиты грех хоронить. Разорвать бы ее на мелкие части…